Вильсон Мякинная голова

Толпа, вышедшая изъ суда, начала растекаться по улицамъ отдѣльными группами и парочками. Вездѣ съ самымъ возбужденнымъ интересомъ и величайшемъ оживленіемъ обсуждали процессъ, который во всякомъ случаѣ являлся самымъ выдающимся въ предстоявшей сессіи. Всѣ, казалось, были совершенно довольны первымъ днемъ судебнаго разбирательства и вынесенными изъ него впечатлѣяіеми за исключеніемъ самихъ обвиняемыхъ, ихъ защитника и сочувствовавшей имъ старушки. Среди нихъ незамѣтно было ни малѣйшихъ признаковъ радости, такъ какъ они почти не надѣялись на оправдательный приговоръ.

Прощаясь съ близнецами, тетушка Патси пожелала имъ доброй ночи и хотѣла добавить къ этому пожеланію что-нибудь такое, что могло бы хоть сколько-нибудь ихъ ободрить и развеселить, но слова замирали у нея на устахъ и она оказалась не въ силахъ выполнить благое свое намѣреніе.

Томъ былъ увѣренъ, что ему лично не угрожаетъ ни малѣйшей опасности, но, тѣмъ не менѣе, торжественность, которою ознаменовывается начало судебнаго разбирательства въ уголовныхъ процессахъ, произвела на него слегка удручающее впечатлѣніе. Дѣло въ томъ, что онъ отъ природы обладалъ чрезмѣрною чуткостью, которая била въ его душѣ тревогу даже при малѣйшемъ поводѣ къ опасеніямъ. Тѣмъ не менѣе онъ снова успокоился и даже возрадовался въ сердцѣ своемъ съ той минуты, какъ выяснилось на судѣ отсутствіе у защиты сколько-нибудь вѣсскихъ фактическихъ данныхъ. Выходя изъ суда, Томъ позволилъ себѣ даже саркастически пожалѣть о Вильсонѣ: «Мякинная Голова строитъ всю свою защиту единственно лишь на томь обстоятельствѣ, что три старыя дѣвы встрѣтили незнакомую имъ дѣвушку въ глухомъ переулкѣ! — говорилъ онъ себѣ самому. — Я готовъ дать ему отсрочку въ сто или хотя бы даже въ двѣсти лѣтъ съ полной увѣренностью, что онъ всетаки не отыщетъ этой дѣвушки. Ея фактически уже не существуетъ. Платье, которое придавало скрывавшейся въ немъ особѣ видъ дѣвушки, сожжено и пепелъ развѣянъ по вѣтру. Разумѣется, что при такихъ обстоятельствахъ отыскать ее будетъ совсѣмъ не трудно!» Соображенія эти заставили Тома въ сотый разъ восхищаться собственной его остроумной изобрѣтательностью, благодаря которой онъ обезпечилъ себѣ полнѣйшую безнаказанность и даже устроился такъ, что на него не падало ни малѣйшаго подозрѣнія.

«Въ такихъ случаяхъ, какъ этотъ, почти всегда упускается изъ виду та или другая ничтожная на первый взглядъ мѣра предосторожности, — говорили себѣ самому Томъ. — Заинтересованное лицо оставляетъ позади себя хотя бы только тѣнь легкаго слѣда, но и этой тѣни оказывается достаточно для того, чтобы его погубить. На этотъ разъ не осталось, у меня, и тѣни слѣда. Дѣло оборудовано такъ чисто, что лучше и пожелать нельзя. Еслибъ птица пролетѣла по воздуху и притомъ не днемъ, а ночью, то слѣдъ ея полета оказался бы въ такой же степени незамѣтнымъ. Только человѣкъ, срособный усмотрѣть въ воздухѣ слѣдъ птицы, пролетѣвшей ночью, и разыскать потомъ эту птицу, былъ бы въ состояніи меня выслѣдить и найти настоящаго убійцу судьи. Никому другому не стоитъ и браться за такое дѣло! И вѣдь надо же, чтобъ оно выпало какъ разъ на долю этого бѣдняги, Мякинноголоваго Вильсона! Клянусь Богомъ, что будетъ до чрезвычайности забавно взглянуть, какъ онъ ломаетъ себѣ голову въ тщетныхъ попыткахъ разыскать не существующую дѣвушку, въ то время, когда человѣкъ, котораго онъ такъ пламенно хотѣлъ бы найти, сидитъ у него передъ самымъ носомъ! — Чѣмъ болѣе обдумывалъ Томъ это курьезное положеніе, тѣмъ забавнѣе оно ему представлялось. Подъ конецъ онъ сказалъ: — Я ни за что не позволю ему забыть про эту таинственную дѣвушку. Съ сегодняшняго дня и до самой смерти бѣдняги, каждый разъ, когда я увижу Вильсона въ обществѣ, я стану освѣдомляться съ наивнымъ, добродушнымъ видомъ, который всегда выводилъ его изъ себя, когда я справлялся о практическихъ результатахъ не начинавшихся еще его занятій адвокатурой: „Ну, что, Мякинная Голова, напали вы уже на ея слѣдъ?“

Тому страшно хотѣлось расхохотаться, но смѣхъ въ эту минуту былъ бы съ его стороны верхомъ неприличія. Его окружала толпа, сочувствовавшая скорби, которую должна была ему причинить трагическая смерть возлюбленнаго его дядюшки. Томъ рѣшилъ, что будетъ очень интересно зайти вечеромъ посмотрѣть, какъ Мякинная Голова томится надъ безнадежнымъ процессомъ, и, нѣсколько шпилекъ подъ маскою состраданія и сочувствія, подпустить адвокату.

Вильсонъ не захотѣлъ въ этотъ вечеръ ужинать, такъ какъ не ощущалъ ни малѣйшаго аппетита. Онъ вынулъ изъ своего архива всѣ имѣвшіеся у него оттиски пальцевъ дѣвушекъ и замужнихъ женшинъ, разложилъ ихъ передъ собою и мрачно всматривался въ нихъ болѣе часа, стараясь убѣдить себя, что какъ-нибудь проглядѣлъ среди нихъ отпечатки пальцевъ таинственной дѣвушки. Это оказалось однако, ошибочнымъ. Отодвинувъ отъ стола кресло, онъ сложилъ руки надъ головой и погрузился въ грустныя безплодныя размышленія. Томъ Дрисколль зашелъ къ нему приблизительно черезъ часъ послѣ того какъ стемнѣло, и, усаживаясь на стулъ, сказалъ съ любезной улыбкой:

— Вотъ какъ! Я вижу, что вы вернулись опять къ забавамъ, которыми утѣшались въ тѣ дни, когда неблагодарные сограждане оставляли васъ въ пренебреженіи. Теперь вы, разумѣется, намѣреваетесь почерпнуть себѣ въ нихъ утѣшеніе. — Съ этими словами онъ взялъ одну изъ стеклянныхъ пластинокъ и, держа ее противъ свѣта, принялся въ нее всматриваться. — Послушайте, дружище, все это вздоръ! — продолжалъ онъ. — Ободритесь, вамъ незачѣмъ кручиниться и возвращаться опять къ дѣтскимъ игрушкамъ изъ-за того только, что по вашему новому блестящему диску проходитъ теперь большущее солнечное пятно. Оно минуетъ, и ваши дѣла поѣдутъ опять на ладъ. — Положивъ стеклянную пластинку, онъ присовокупилъ: — Неужели вы разсчитываете выигрывать всѣ процессы?

— Нѣтъ, я на это не разсчитываю! — возразилъ со вздохомъ Вильсонъ. — При всемъ томъ я не вѣрю, что Луиджи убилъ вашего дядю, а потому очень жалѣю блезницовъ. Мнѣ становится грустно и досадно при мысли, что я въ данномъ случаѣ не могу ему помочь. Если бы вы, Томъ, не относились къ этимъ молодымъ людямъ съ предубѣжденіемъ, то, безъ сомнѣнія, пришли бы къ такому самому заключенію, какъ и я самъ.

— Право не знаю! — возразилъ Томъ, лицо котораго омрачилось воспоминаніемъ о богатырскомъ пинкѣ, полученномъ отъ Луиджи. — Не могу сказать, чтобы я чувствовалъ къ нимъ особое доброжелательство, но отсутствіе его у меня совершенно естественно принимая въ разсчетъ обхожданіе со мною брюнета Луиджи. Не знаю, говоритъ ли во мнѣ предубѣжденіе или же нѣтъ, но только я недолюбливаю обоихъ близнецовъ. Если они получатъ воздаяніе по заслугамъ, то смѣю васъ увѣрить, Мякинная Голова, что не я стану носить по нимъ трауръ.

Взявъ другую стеклянную пластинку, Томъ воскликнулъ:

— Здѣсь помѣчено, что это пластинка моей старушки Рокси! Неужели вы собираетесь украсить королевскіе дворцы отпечатками негритянскихъ лапъ? Судя по числу, которымъ помѣчена пластинка, мнѣ было тогда всего лишь семь мѣсяцевъ, и Роксана кормила грудью одновременно и меня, и своего собственнаго негритенка. Отчего же, однако, отпечатокъ ея большого пальца перерѣзанъ такою прямою чертою? Чѣмъ вы это объясните?

Съ этими словами Томъ подалъ стеклянную пластинку Вильсону.

— Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго, — угрюмо возразилъ адвокатъ — Это просто-на-просто слѣдъ какой нибудь царапины. Такіе казусы случаются съ пластинками сплошь и рядомъ.

Онъ равнодушно взялъ поданную ему пластинку и поднесъ ее къ лампѣ.

Внезапно вся кровь отхлынула у него отъ лица, руки затряслись и онъ вытаращилъ глаза на эту пластинку. Выраженіе у нихъ было такое же страшное и безжизненное, какъ если бы это были глаза мертвеца.

— Боже мой, что же такое съ вами случилось, Вильсонъ? — вскричалъ Томъ. — Ужь не собираетесь ли вы упасть въ обморокъ?

Онъ побѣжалъ за стаканомъ воды и подалъ его адвокату, но Вильсонъ, содрогаясь, отстранилъ его отъ себя прочь. Грудь его тяжело поднималась и опускалась, а голова покачивалась взадъ и впередъ съ такою же странною неустойчивостью, какъ еслибъ ее ошеломили здоровеннымъ ударомъ дубины. Собравшись немножко съ силами, Вильсонъ объяснилъ:

— Я, кажется, поступлю благоразумнѣе, если лягу въ постель. Сегодня я слишкомъ переутомился, да и вообще за послѣдніе дни работалъ уже слишкомъ много.

— Въ такомъ случаѣ я отъ васъ уйду и не буду вамъ мѣшать спать. Доброй ночи, дружище! — сказалъ Томъ.

Онъ не могъ, однако, удержаться отъ того, чтобы не подпустить Вильсону на прощанье еще шпилечку, и добавилъ: