— С какой клюкой?
— Ну, с палкой, он припадал на правую ногу. Сидел вон там, за перегородкой, «Три топора» тянул, то бишь портвейн «777».
— Постой. Когда это было?
— Да как раз в тот вечер, когда двоих ребят в подворотне мочканули. Они тут сперва к каким-то соплюшкам клеились, типа учили их в дартс играть. Потом выкатились вчетвером, а следом, минут через пять, — тот хромой дедок.
— Вспомни, это очень важно: он ни с кем не общался по телефону? Может, он вышел после чьего-то звонка?
— Ну, знаешь, — протянул бармен. — Я ведь за посетителями — если они спокойные — особо не слежу. Если буйствовать начнут, тогда другое дело: я ж тут и за бармена, и за вышибалу, и за подсобного, мать его, рабочего… Он вроде бы перекинулся парой слов с парнем, который на бильярде шары гонял, но не поручусь…
— А как выглядел тот парень? Я понимаю, что тот тоже не буйствовал, посуду не бил и официанткам твоим подол не задирал, но все же…
Бармен наморщил лоб.
— Да обыкновенно выглядел. Худощавый, невысокий, в черных джинсах и темной рубашке — кажется, вельветовой, а может, джинсовой… Я еще подумал, что это наверняка спецодежда какой-то конторы или магазина.
— Почему?
— А у него на рукаве эмблема была. Белого цвета, нечто вроде вытянутого креста, только без нижней перекладины.
— Алло, Митя?
— Кого еще черт в такую рань… Это ты, что ли, акула пера?
— Какая же рань, почти два часа дня…
— Да вчера на всю ночь завис с парочкой телок, понимаешь, в одном гадюшнике…
— С парочкой телок? А Василиса не ревнует?
Митя фыркнул на том конце.
— Как можно ревновать Феллини? Или Жана Виго, или, не дай бог, Бондарчука-старшего? Это люди-солнца, они обязаны светить всем, невзирая на семейное и иное положение…
— А ты, стало быть, причисляешь себя к их компании? Что ж, тогда понятно, тогда умолкаю… Слушай, помнишь, ты приглашал меня на съемки рекламного ролика «Кальций-супералмаз»?
— Помню, а как же, — Митя подпустил в голос нотку скромности. — Вроде ничего получилось, а?