Глава XVI
Нет, море не кроткая стихия. По всей вероятности, жестокость жизни на нем делает всех моряков жестокими. Разумеется, капитан Уэст не замечает существования своей команды, а мистер Пайк и мистер Меллер обращаются к ней только с приказаниями. Но мисс Уэст, положение которой на судне скорее вроде моего – положения пассажира, – игнорирует людей. Она даже не здоровается с рулевым у штурвала, когда утром выходит на палубу. Но я здороваться буду, по крайней мере, со стоящим у штурвала. Ведь я же только пассажир.
Тут я вдруг вспоминаю, что официально я не пассажир. «Эльсинора» не имеет разрешения на перевозку пассажиров, и я записан в качестве третьего помощника, получающего тридцать пять долларов в месяц. Вада значится прислугой в каютах, хотя я заплатил за его проезд крупную сумму, и он – мой слуга.
В море не тратят много времени на похороны умерших. Через час после того, как я видел парусников за работой, Христиан Джесперсен был спущен за борт, ногами вперед, с привязанным к ним в виде груза мешком угля. Был тихий, ясный день, и «Эльсинора» лениво ползла по два узла в час и не кидалась вверх и вниз. В последний момент капитан Уэст вышел на бак с молитвенником в руках, прочел краткую молитву, положенную при похоронах на море, и сейчас же вернулся на ют. Тут я впервые видел его на баке.
Я не стану описывать похороны. Скажу только, что они были так же унылы, как и вся жизнь и смерть Христиана Джесперсена.
Что касается мисс Уэст, то она сидела в кресле на корме, прилежно занимаясь каким-то изящным рукоделием. Когда Христиан Джесперсен и его мешок угля шлепнулись в море, команда немедленно рассеялась: свободная вахта направилась к своим койкам, а очередная – к своей работе. Не прошло и минуты, как мистер Меллер уже отдавал приказания, и люди натягивали и накручивали канаты. Итак, я вернулся на корму и был неприятно поражен равнодушием мисс Уэст.
– Ну, вот его и похоронили, – заметил я.
– Да? – произнесла она абсолютно безразличным тоном и продолжала шить.
Вероятно, она почувствовала мое настроение, потому что остановилась через минуту и взглянула на меня.
– Это первые похороны, которые вы видите на море, мистер Патгёрст?
– По-видимому, смерть на море не производит на вас впечатления, – резко сказал я.
– Не больше, чем на суше. – Она пожала плечами. – Знаете, столько умирает народу. И когда они для вас чужие… Ну, что вы скажете, когда на берегу узнаете, что убито несколько человек рабочих на заводе, мимо которого вы проезжаете изо дня в день, направляясь в город? То же самое и на море.
– Ужасно, что мы потеряли пару рук, – подчеркнул я умышленно.
Это нашло в ней отклик. Так же умышленно она ответила:
– Да, правда, да еще в самом начале плавания.
Она взглянула на меня и, когда я не смог сдержать улыбки, улыбнулась в свою очередь.
– О, я очень хорошо знаю, мистер Патгёрст, что вы считаете меня бессердечной. Но это не то; это… это море. И, кроме того, я ведь не знала этого человека. Я не помню, чтобы видела его когда-нибудь. В этой стадии плавания я вряд ли могла бы назвать полдюжины матросов, которых видела бы хоть раз. Зачем же мне тревожить себя мыслями о каком-то чужом мне глупце, убитом другим чужим глупцом? С тем же успехом можно умирать от горя всякий раз, читая об убийствах в ежедневных газетах.
– Все-таки есть какая-то разница, – возразил я.
– О, вы к этому привыкнете, – успокоительно сказала она и снова принялась за свое шитье.
Я спросил, читала ли она «Корабль душ» Муди. Она не читала. Я продолжал свое исследование. Она любила Броунинга, в особенности «Кольцо и книгу». Это был ключ к ней. Она любила только здоровую литературу – только ту, которая позволяет заниматься самообманом.