Теперь полночь. Чуть ли не втиснувшись в койку, не имея возможности уснуть, я пишу эти строки, а обломки карандаша разлетаются во все стороны. И больше я не буду писать – клянусь! – до тех пор, пока шторм не прекратится или же пока мы не будем заброшены в царство теней.
Глава XLI
Прошли дни, и я нарушил свою клятву: вот я снова пишу, а «Эльсинора», раскачиваемая во все стороны, по-прежнему несется по великолепному, мрачному, дымчатому морю. Но у меня имеются две причины для нарушения данного слова. Первая, менее значительная, причина заключается в том, что сегодня утром мы видели настоящий рассвет. Седина моря отразила синеву разных оттенков, а громады туч были розово залиты настоящими лучами солнца.
Вторая, главная причина заключается в том,
Вся наша корабельная компания, за исключением Маргарет, буквально ожила. Она спокойна и немного печальна, хотя ей не свойственно поддаваться горю. В ее здоровой житейской философии Бог неизменно на небесах. Сейчас она стала более покорной, и мягкой, и нежной. Она ждет от меня знаков внимания, проявления нежности. Несмотря на все, она – настоящая женщина. Она нуждается в поддержке сильного мужчины, и я льщу себя надеждой, что в настоящее время я – мужчина в десять раз сильнее, чем был в начале этого путешествия. Потому что сейчас, когда я послал к черту книги и начал гордиться собственной мужественностью человека, любящего женщину и любимого ею, я – в тысячу раз более человечный мужчина, чем когда бы то ни было.
Но возвращаюсь к нашей корабельной компании. Тот факт, что мы обогнули мыс Горн, хорошая погода, которая с каждым днем становится все лучше да лучше, освобождение от каторжной работы, риска и опасности, близость тропиков и чудесных юго-восточных течений, – все эти факторы способствуют новому приливу бодрости у наших людей. Температура воздуха до того поднялась, что матросы уже начали сбрасывать с себя лишнюю одежду и не обматывают больше мешками свои морские сапоги. Вчера вечером, во время второй вахты, я услышал, как кто-то из них пел.
Буфетчик уже больше не носит огромного ножа-секача и до того повеселел, что даже принимает участие в возне с Поссумом. Вада теперь уже не ходит с унылым выражением лица, а оксфордский акцент Луи стал еще сладкозвучнее. Муллиган Джекобс и Энди Фэй остались такими же ядовитыми скорпионами, что и прежде. Трое «висельников» вместе со своей шайкой снова укрепили тиранию на баке и по-прежнему колотят там всех слабых и хилых. Чарльз Дэвис окончательно отказывается умирать, хотя то, как он выжил в этой сырой и промерзшей железной каюте в течение всех этих недель, что мы огибали мыс Горн, вызвало удивление даже в мистере Пайке, у которого имеются самые точные сведения относительно того, что может и чего не может вынести человек.
Как бы Ницше с его бессмертным припевом «Будь тверд! Будь тверд!» восхищался мистером Пайком!
Ах, да, у Ларри вырвали зуб. Промучившись несколько дней от зубной боли, он после того пришел к первому помощнику за советом и лечением. Тот отказался «обезьянничать» с «новоизобретенными» щипцами из аптечки на судне. Он по доброму старому обычаю обратился к содействию десятипенсового гвоздя и молотка: так он был воспитан! Я ручаюсь за свои слова. Я лично видел, как все это было проделано. Один удар молотка – и зуба как не бывало, а Ларри запрыгал, держась рукой за челюсть. Удивляюсь, как она осталась цела. Но мистер Пайк клянется, что таким способом он удалил уже сотни зубов и еще ни разу не сломал пациенту челюстей. Точно так же он клянется, что однажды плавал с одним шкипером, который брился еженедельно по воскресеньям утром и никогда не прикасался к лицу бритвой или вообще чем-либо острым. Этот шкипер, по словам мистера Пайка, использовал зажженную свечу и мокрое полотенце. Вот и еще один кандидат в число бессмертных, которых воспевает Ницше!
Что же касается самого мистера Пайка, то он теперь самый веселый, самый жизнерадостный человек на борту. Гонка, которой он подверг «Эльсинору», явилась для него жизненным эликсиром. Он все еще потирает руки и неизменно смеется при воспоминании о ней.
– Ха! – говорит он мне о команде. – Я дал им почувствовать вкус настоящего, старинного плавания. Они уж никогда не забудут этого урока, по крайней мере, те, кому не придется привязать к ногам мешок угля и выбросить за борт прежде, чем мы войдем в порт.
– Вы хотите этим сказать, что еще предвидите у нас похороны? – спросил я.
Он повернулся ко мне и с минуту в упор смотрел прямо мне в глаза.
– Хм, – ответил он, поворачиваясь на каблуках. – Да настоящий-то ад у нас еще и не начинался!
Он все еще продолжал стоять на своем посту первого помощника, чередуясь с мистером Меллером, поскольку был твердо убежден, что на судне нет человека, достойного заменить второго помощника. Точно так же он сохранил за собой старое помещение. Возможно, он поступает так из чувства деликатности по отношению к Маргарет. Я узнал, что согласно узаконенному, старому обычаю старший помощник занимает помещение капитана в случае, если тот умирает. Таким образом, мистер Меллер по-прежнему обедает в большой задней каюте, но один после исчезновения плотника, и спит по-прежнему в средней рубке судна вместе с Нанси.
Глава XLII
Мистер Меллер был прав. Команда отказалась от гонки, когда «Эльсинора» достигла более благоприятной широты. Мистер Пайк был прав. Настоящий ад у нас еще не начинался. Но вот теперь он начинается, и матросы оказались за бортом, даже не удостоившись мешка угля в ногах. Однако не те из матросов, которые оказались обречены на это, вызвали вспышки мятежа. Это выпало на долю мистера Меллера. Или же, скорее, Дитмана Олансена, норвежца с веселыми глазами! А, может быть, во всем виноват Поссум. Как бы там ни было, этому способствовал инцидент, в котором все вышеупомянутые, включая и Поссума, сыграли соответствующие роли.
Но надо начать сначала. Уже две недели прошло с тех пор, как мы пересекли пятидесятую параллель, и мы теперь находились на той же широте, что и Сан-Франциско, или же для того, чтобы быть более точным, скажу, что мы были на столько же далеко от экватора к югу, как Сан-Франциско – к северу от него. Волнение началось вчера утром, вскоре после девяти часов, и Поссум начал цепь событий, которые достигли в настоящий момент максимума напряжения. Это была смена мистера Меллера, и он стоял на мостике, как раз у самой бизань-мачты, отдавая приказания Сёндри Байерсу, который с Артуром Диконом и мальтийским кокни был занят оснасткой наверху.
Постарайтесь представить себе картину создавшегося положения во всем его комизме. Мистер Пайк с термометром в руках возвращался по мостику после того, как измерил температуру угля в переднем трюме. В это время Дитман Олансен вертелся около крюйс-марса и стал подниматься наверх с несколькими свертками веревок на плече. Случилось как-то, что к концу веревки был прикреплен довольно большой блок весом около десяти фунтов. Поссум, пользуясь полной свободой, играл вокруг курятника на крыше средней рубки. Цыплята, еще не оперившиеся, но очень подвижные, радовались теплой погоде и поклевывали зерна и овсяную крупу, которые буфетчик только что насыпал в их корыто. Брезент, покрывавший курятник, вот уже несколько дней как был снят.
А теперь будьте внимательны. Я нахожусь на краю кормы, прислонился к борту и слежу за Дитманом Олансеном, который раскачивается около марса со своей довольно тяжелой ношей. Мистер Пайк как раз только что прошел мимо мистера Меллера. Поссум из-за бурной погоды, которая стояла последнее время, и брезентовой покрышки не видел кур в течение многих недель, а теперь узнал их и стал обнюхивать своим острым носом. Клюв наседки, достаточно, хотя и несколько по-иному острый, ударяет по носу Поссума, который в такой же мере, как и остер, чувствителен к боли.