Тайны древних руин

Уже почти час, как я дежурю. Дежурство спокойное. О военной обстановке можно судить не только по содержанию передаваемых радиограмм, но и по тому, как они передаются. Опытные графологи могут определить, в каком состоянии человек писал письмо, не читая, а лишь бегло взглянув на его текст. Так и в работе радистов. Почерки почерками. Но в самих передачах радиограмм есть и нечто другое, своеобразная интонация, по которой опытные специалисты определяют психологическое состояние радистов и косвенно военную обстановку в целом.

В такое время, как сейчас, войсковые радиостанции работают мало. В наушниках слышится привычный фоновый шум да редкие потрескивания. Лишь в грозу, сопровождающуюся мощными электрическими разрядами, треск бывает такой сильный, что наушники приходится сдвигать в сторону от ушных раковин. В такие минуты стоит чуть зазеваться и в ушах так засверлит, что приходится сбрасывать наушники, вставлять в ушные раковины пальцы и долго ими чесаться, пока не пройдет зуд. Сейчас небо ясное, на нем нет ни одного облачка. Но странное дело, в наушниках появился треск. Так бывает еще ж тогда, когда в электрической цепи рации ослабляются контакты между проводами. Я проверил контакты, но треск продолжался. Значит, где-то идет гроза. И действительно через какие-нибудь полчаса на горизонте появилась туча, а еще минут через двадцать она закрыла полнеба и засверкала ослепительными молниями. В грозу вести прием опасно. Опасно вдвойне, когда работающая радиостанция находится на возвышенности. И совсем опасно, когда к ней подключена высокая наружная антенна. Я уже собирался было просить у дивизионной рации разрешения на перерыв в работе, как заметил, что треск в наушниках начал ослабевать, а вместе с этим начали ослабевать и сигналы работавших станций. Через пять минут приемник уже не работал. О передатчике и говорить не приходилось. Меня бросило в жар. Что могло быть причиной выхода из строя рации? Причин могло быть много, и первая из них — истощение источника электропитания. Таким источником у нас были сухие анодные батареи, БАС-90, как они официально именовались. Я измерил напряжение в анодной цепи. Оно оказалось ниже критического. Отработал наш источник электропитания. Требуется замена. Две запасные батареи, завернутые в плотную серую бумагу, хранились у нас рядом с рацией. При приеме дежурств пакета с батареями мы не разворачивали, а лишь посмотрим, бывало, на него, убедимся, что все на месте, и расписываемся в вахтенном журнале. Сейчас же, перед тем, как развернуть пакет, у меня почему-то возникло неясное чувство тревоги. Не знаю, чем это можно было объяснить. То ли надвигавшаяся гроза так повлияла на меня, то ли выход из строя рации сказался на моем психологическом состоянии. А может, чувство тревоги вызвало большое жирное пятно, видневшееся на серой бумаге. Я развернул пакет и похолодел от ужаса. Бумага спаялась с растопившейся смолой. Элементы батареи были наполовину оголены, концы проводов, лишенные изоляции, касались друг друга и, казалось, молчаливо упрекали меня в небрежности, халатности и, боялся признаться самому себе, преступности. Не оставалось сомнения, что в запасных батареях произошло короткое замыкание и они вышли из строя. Но кто мог сделать это? Кто снял с концов изоляционную ленту? Я хорошо помню, что в первое свое дежурство разворачивали пакет, чтобы убедиться, что все в исправности. Концы батарей были изолированы и никаких признаков короткого замыкания тогда не было. Сколько же времени прошло с того дежурства? Три дня. И вот пожалуйста. Я почти машинально, скорее по привычке, чем по необходимости, измерил напряжение на выводных концах батареи. Стрелка вольтметра едва шевельнулась. В отработавших батареях напряжение было больше, чем в запасных. Что же делать? Тут думай не думай, а нужно немедленно докладывать Демидченко. Разыскал я его на площадке. Приготовился к двум надвигавшимся грозам: одной — природной, которая метала синие молнии и пугала пока еще приглушенными раскатами грома, другой — командирской. Сейчас начнется такое, чему не позавидует и сам Лев Яковлевич. К моему большому удивлению, Демидченко не только не стал кричать, но даже улыбнулся. Припомнилась первая встреча с Маринкой и то, как он расспрашивал девушку в расположении поста. Тогда он тоже улыбался. Но то была дьявольская улыбка. Теперь я легко определяю его состояние по зрачкам и белым пятнам на шее. Не будет мне пощады. Что из того, что изоляционную ленту снял с анодных батарей не я, а кто-то другой? Формально вина лежит на мне. Почему только формально? Фактически тоже. Проверил бы я, скажем, пакет, когда принимал дежурство от Лученка, все выяснилось бы раньше, до истощения источника электропитания. Мы, возможно, успели бы заменить батареи и связь со штабом не была бы прервана. Я посмотрел в лицо Демидченко еще раз, пытаясь определить, какое будет принято решение. В его взгляде был один вопрос: «И что же теперь будем делать?» Этот вопрос не надо было расшифровывать, и я ответил:

— Как только пройдет гроза, я пойду в штаб за анодными батареями.

— Нет, краснофлотец Нагорный, вы пойдете в штаб не тогда, когда пройдет гроза, а сейчас, сию же минуту. И не пойдете, а побежите.

— Но, товарищ старшина второй статьи, — попробовал я сослаться на грозу.

— Молчать! — крик Демидченко был настолько сильным, что вначале я не поверил, что он может так кричать.

В этот момент возле нас упали первые крупные капли дождя. В противоположный конец площадки ударила молния, и тут же раздался оглушительный треск электрического разряда. Демидченко убежал в укрытие, я — следом за ним.

— Это преступление, — уже деланно спокойным тоном продолжил Демидченко. — Оставить пост без связи! Сейчас же марш в штаб и доложите командиру, что вы сорвали выполнение боевой задачи.

— Разрешите идти?

— Идите. Только бегом!

Я побежал. Дождь уже лил как из ведра. Мутные потоки воды ручьями стекали к подножью горы. Бежать по склону ее сейчас было опасно. Но был приказ, и надо было бежать. Не прошло и двух минут, как вся одежда на мне была уже мокрой. Дорога, на которую я выбежал, стала скользкой. Ни впереди, ни позади меня не было ни одного человека, ни одной машины или конной повозки. Да и кто сейчас пойдет или поедет да еще по такой дороге. Струи дождя больно хлестали по лицу, стекали с подбородка за воротник. В ботинках было полно воды, и я бы их снял, если бы не острые камни на размытой дороге. Роба намокла, отяжелела, стала грубой и неподатливой. Обшлага блузы, всегда мягкие, теперь начинали резать и при каждом взмахе руки впиваться в кожу запястья. Дождь был холодный, но холода я не ощущал. Наоборот, хотелось снять одежду, чтобы не ощущать изнуряющей духоты и не обливаться потом. Впрочем разобраться в том, пот это или дождевая вода, было невозможно. Наверное, и то и другое. За Ванкоем я дважды терял равновесие и падал в лужи. Дождь быстро смывал прилипавшую глину, и роба становилась такой же, как и до моего падения, чистой, как после стирки. Вот уже и окраина Севастополя. А дождь не только не утихал, но, казалось, переходил в настоящий ливень. О молниях не думалось. Лишь один раз за всю дорогу, в конце четвертой Бастионной, я отшатнулся от электрического разряда в буквальном смысле этого слова. Будь я метров на десять ближе — неизвестно, чем бы это кончилось. Кажется, никогда еще так близко не подстерегала меня смерть, как в этот раз. Неприятное это ощущение. Будто кто-то впрыснул тебе под кожу ледяной воды или ты провалился в прорубь. Дыхание сперло, и, если бы в тот момент кто-нибудь обратился ко мне с вопросом, долго пришлось бы ему ждать ответа. А вот и штаб.

— Что случилось? — подбежал ко мне главный старшина, когда я вбежал наконец в радиорубку и в полном изнеможении свалился на первый попавшийся стул.

— Вышла из строя рация, — ответил я по слогам. — Извините, товарищ главный старшина. Все это я уберу.

Литвин посмотрел на мою мокрую одежду, грязные ботинки, большую лужу воды на полу и сказал:

— Пошли в каптерку. Там переоденешься в сухое, а заодно и расскажешь все по порядку.

Каптерка была рядом, но дойти до нее оказалось еще труднее, чем добежать до Севастополя. То ли сказалась сильная усталость, то ли проявилось нервное напряжение, которое не покидало меня всю дорогу. Я шел и, наверное, шатался. Командир взвода то и дело предупреждал меня:

— Осторожно. Давай поддержу.

В горле у меня саднило, подкатывало неприятное ощущение тошноты. На пороге каптерки я споткнулся и, если бы не старшина, упал бы.

— Эк его развезло, — глядя на меня, заметил каптенармус.

— В его положении развезет кого хочешь. Переодень его и дай ему стопку спирту.