— Научил я тебя на свою голову.
— Ничего. Для тебя это тоже полезно.
Так постепенно мы и подружились. И когда стало известно о злополучной радиограмме, Олег сдал свое дежурство, сразу же подошел ко мне и сказал:
— Тебя могут вызвать для беседы по одному неприятному делу, так ты имей ввиду, что я заступил на вахту за полчаса до смены.
— Как это за полчаса до смены? — не понял я.
— Непонятливый ты, Нагорный. За четверть часа до окончания твоей смены полковая радиостанция передала нам радиограмму. Черт знает, что там случилось, но я получил ее только тогда, когда ты уже спал.
Только после этого я понял, что на моем дежурстве действительно случилась неприятность, и всю вину за это Олег хочет взять на себя.
— Зачем тебе понадобилась чужая беда?
— Во-первых, беда эта не чужая, и во-вторых, гауптвахту я как-нибудь переживу. Зато у тебя сохранится воинское звание старшины второй статьи. Правильно я рассуждаю?
— Нет, Олег, — ответил я, немного подумав, — неправильно. Я ценю твою жертву, но принять ее не могу.
— Почему?
— Если я в чем-нибудь и виноват, значит, и наказание должен нести сам.
— А дружба?
— Причем тут дружба? Ну как после этого я буду смотреть тебе в глаза? Да ты же первый потом скажешь...
— Не скажу.
— Не скажешь, так подумаешь: «А друг-то у меня липовый, если согласился, чтобы за вину отвечал я, а не он». Нет, Олег, в жизненном пути как-то легче, если у тебя нет на душе ненужного груза.
— Философ ты, Николай.
— Никакой я не философ. Но надо же как-то по совести.
В то же утро, когда нас построили и с Веденеева сняли поясной ремень, я вышел из строя и рассказал обо всем, как было. Начальник связи дивизиона посмотрел на нас двоих и сказал:
— Обоих на гауптвахту! Одного — за нарушение дисциплинарного устава, другого — чтобы не было скучно первому.