В принципе, они мало что дают. Он их мог оставить в Афганистане, Пакистане, Таджикистане, Узбекистане, Киргизии и так далее. По географии я условно пробежался. Данные отпечатки свидетельствуют лишь о том, что этот крутой наркобарон международного уровня принимает активное участие в распространении наркотиков и на территории России. По данному факту мы выделим дело в особое производство. Что еще?
— Пока все. Сейчас займусь баллистическими экспертизами.
— Прежде ты должен поспать, дружище.
— Успеется. Я уже прогнал сон. Вот еще кофейку сварю. Подожди, чего поднялся? Ты же знаешь, я не хуже твоего кофе варю.
— Знаю. Спасибо. Как-нибудь в следующий раз. Работы ты мне подкинул по ноздри и выше. Я к себе.
День установился солнечный и теплый. Создавалось впечатление, что на дворе не октябрь, а начало сентября — самое настоящее бабье лето.
Обычный будний день, но у колонии № 6 строгого режима было достаточно многолюдно, будто не тюрьма это вовсе, а какое-нибудь обычное гражданское предприятие. Подъезжают и отъезжают «КамАЗы» со стройматериалами, у проходной стоит народ, через металлическую дверь постоянно входят и выходят люди в гражданском и в камуфляже. Только старые толстые стены, колючая проволока и сторожевые вышки по периметру напоминают, что это спецучреждение с богатой историей, в которую вписаны имена известных политзаключенных, выступавших против режима существующей власти, а также известных не только в нашей стране, но и за рубежом маньяков. Ярушенко — один из них. За пятьдесят с лишним убийств он был приговорен к исключительной мере, но до последнего не верил, что его расстреляют. Писал кассации в Верховный суд, на имя президента, изучал правовую литературу, читал газеты, тщательно следил за своим здоровьем. Однако злодей получил по заслугам — приговор был приведен в исполнение.
Полковник Воробьев припарковал свою черную «Волгу» недалеко от проходной колонии и сказал Ярцеву, приехавшему с ним:
— Вот, Михаил Яковлевич, это и есть знаменитая кемеровская «шестерка» — скопище зла и порока. Ты никогда здесь не был?
— Бог миловал.
— Я имел в виду — в качестве посетителя, а не сидельца, — усмехнулся Юрий Юрьевич.
— И в качестве посетителя не приходилось, — не приняв шутливого тона друга, ответил Ярцев. — Признаюсь откровенно, не люблю я посещать такие заведения. Один тюремный запах угнетает меня с первой же минуты. Ты знаешь — я не какой-нибудь белоручка или чистоплюй, но остро, до глубины души чувствую всю трагичность положения заключенных. Каждый зэк — это по-своему несчастный человек. Да, он справедливо наказан за свое черное дело. Но что-то где-то когда-то сломалось в нем, и он переступил черту уголовного Кодекса. Я понимаю, что профилактикой все преступления не искоренить. Но очень бы этого хотелось. Представляешь, ни одного преступления и ни одной тюрьмы!
— Ну, это из области фантастики, — вновь усмехнулся Воробьев. — Об этом можно только мечтать.
— Да, ты прав, — согласился Ярцев.
— Знаешь, Михаил Яковлевич, а я как-то проще отношусь к этой теме и вообще к осужденным. Тоже честно признаюсь, у меня зэки никакой жалости не вызывают. Что заслужили, то и получили. Кому я сочувствую, так это наемным работникам окаянного учреждения — администрации, контролерам, надзирателям. Вот им не позавидуешь. Они каждый день общаются с зэками и дышат с ними одним тюремным воздухом.
Через некоторое время, оформив пропуска и преодолев несколько железных дверей, полковники прошли на территорию тюрьмы.
Вскоре они подошли к деревянной двери, с отслоившимся в некоторых местах шпоном из ясеня. На двери табличка с потускневшей надписью бронзой: «Майор Шилов Валентин Афанасьевич, замначальника колонии по воспитательной работе».
Воробьев коротко постучался и, не дожидаясь разрешения изнутри, вошел в кабинет. Ярцев последовая за ним.
Впервые попавшим в это небольшое помещение прежде всего бросалась в глаза допотопная старая мебель и потертый линолеум, особенно от Дверей до стола хозяина кабинета.
Заместитель начальника, лысый мужчина лет сорока пяти в форме майора, сидел за своим столом и держал перед собой небольшую фотографию. Выражение лица у майора было такое, будто у него очень сильно был расстроен желудок.