Нуритдин-ака по закону гостеприимства не задавал никаких вопросов: ни о переправе, ни о том, давно ли сосед здесь живет? Справился лишь о здоровье.
— Милостью аллаха, все хорошо… — только и ответил он.
Гость долго не стал засиживаться. Поблагодарил за угощение, оглядел пасеку, заглянул в палатку школьников и, уходя, просил не провожать его. Совсем по-молодому он зашагал вниз. Скрылся за поворотом тропинки.
— Дедушка, мы сходим к реке! — просяще проговорил Шараф. Дед понял — внук хочет проследить за стариком. Но строго ответил:
— Гость просил его не провожать. Просьба гостя — закон для хозяина. Так исстари повелось у нас в горах…
Ребята не посмели настаивать, хотя таинственный старик, его приход, настороженное молчание, поспешный уход еще больше раздразнили их любопытство.
Нуритдин-ака молчал, тихонько отхлебывая чай, а сам все повторял про себя: «странный старик…»
Ночь прошла спокойно. Но привычка последних дней — вставать раньше своих товарищей — дала себя знать. Ни спать, ни нежиться в постели Шарафу больше не хотелось.
С вечера приготовленные дрова только и ждали, чтобы к ним поднесли спичку. Шараф разжег костер, спустился к реке, умылся, зачерпнул ведрами воды для завтрака. Пламя весело потрескивало под казаном, от которого шел дразнящий запах жарившейся баранины.
Подошел к палатке, но будить ребят не стал: завтрак их сам разбудит. Видно, чувствуют уже запах. Вон как Арменак губами вкусно причмокивает!
Подбежала Жучка. Умильно поглядывая на казан, навострив ушки, водила носом, отбивая веселую дробь хвостом. Потом опять ластилась к Шарафу, клала ему на колени голову, повизгивала. Она-то хорошо знала, что несут за собой эти запахи, забивающие даже противный запах дыма, от которого слезы наворачиваются на собачьи глаза и неприятно щекочет в носу.
Шараф подошел к приемнику, повернул ручку. Раздался мелодичный перезвон Кремлевских курантов. И расстояние потерялось. Не было ни тысячи километров, ни гор, отрезавших пасеку от остального мира, а рядом была Москва, голос Москвы. Шараф только в прошлом году был в столице, на каникулах. Летел туда с дядей на ТУ-104. Впечатления от виденного остались, и, видно, на всю жизнь.
Здесь вставало солнце, а там, в Москве, была еще ночь. Шарафу казалось, что он опять в Москве, видит Кремль, откуда лился этот знакомый всем серебряный звон.
Словно страницы книги, перелистывал Шараф в памяти впечатления от поездки в Москву.
…Лобное место, где сложил голову Емельян Пугачев. А рядом — скульптура Минина и Пожарского — чудо-богатырей.
Но самое главное, конечно, это Мавзолей, Мавзолей! Там Ленин… Ленин!
С Красной площади Шараф часами не мог уйти. Да разве только он или дядя? Какая она нарядная в дни праздников! Залита солнцем, запружена ликующим народом. Шелест знамен, радостные возгласы, песни….
А в 1941 году нахмурилась Красная площадь. Суровым стал Кремль. На зов Родины поднялся многомиллионный народ. Отсюда солдаты шли в бой, чтобы сломать хребет фашистам. А потом сотни вражеских знамен были брошены к подножию Мавзолея…
— Доброе утро, ребята! Начинаем пионерскую зорьку!
Голос диктора вывел юношу из раздумья. Поднялся, подошел к палатке, откинул дверной полог.