Старик усадил старшину, открыл бутылку вина.
— Господи, сколько лет прошло, — бормотал Кузьма Дмитриевич, роясь в чемоданчике и доставая оттуда провизию. — Чай, двадцать годов с тобой не виделись. Когда из Сказа уехал-то?
— Ох, Кузьма Дмитриевич! Ведь это до рождества Христова было! Не припомню я ничего.
— А ты припомни, поднатужься и припомни, раз тебе велят!
— Слушаюсь! — усмехнулся Смолин и, выудив кисет, осведомился: — Разрешите курить?
— Ну тебя к чомору! — закипятился старик. — Рассказывай поскорей!
— Есть рассказывать, — задымил трубкой старшина.
Он старался держать себя спокойно, но Морозов видел: волнуется.
— Жил-был на Южном Урале, в деревне Сказ, Кузьма Дмитриевич, маленький неприметный мальчишка. Он же — Великий Брат Шурка Смолин. И еще четыре Брата. А первый среди них был мудрый Брат Саркабама, Вождь Великого Племени, объединенного дружбой и тайной. И было слово вождя законом для всех, ибо был он мудр, Саркабама. А еще жили в его сердце терпение и верная, а не показная любовь к людям.
Не перебивайте, Кузьма Дмитриевич! Он умел, этот человек, играя с детьми, глядеть далеко вперед и учить их тому, что могла потребовать жизнь.
Но, к горю Братьев, как-то получил он бумагу и уехал из Сказа в город. А скоро, вслед за ним, отправился в Челябинск и мальчишка. Его увезли туда отец и мать, желавшие, чтобы сын изучил все науки и стал знаменитым. Родители пристроили мальца к школе, поселили у дальних родственников и вернулись в село.
Потом пошла черная полоса. Умер отец, ненадолго его пережила мама, и парень решил возвратиться в Сказ, к братьям, к своей земле.
Его не пустил родич, токарь с Тракторного. И мальчишка тоже стал токарем на том же заводе, и братья изредка навещали его, еще реже посылали фанерные ящички с едой, ибо шли по нашей земле — вы помните! — суровые тридцатые годы.
— Отчего ж ко мне не пришел, Саня?
— Не знаю. Может, робел, а может, и желание — жить своим умом и своим заработком.
— Ну и дурак! Право слово, дубина!
— Вероятно. Но так было, и о том речь… Как-то после получки я пошел в кино. Это была, кажется, первая наша звуковая картина — «Путевка в жизнь», — я смотрел ее с наслаждением, и все-таки успел заметить соседку, не заметить которую было, ей-богу, нельзя. Я не хочу громоздить друг на друга эпитеты в превосходной степени, но поверьте мне, дорогой Саркабама, девчонка заслуживала любви!
Я напросился ей в провожатые и чувствовал себя весьма неуютно, вышагивая рядом с девушкой, одетой просто, но со вкусом. На мне же болтался пиджак с чужого плеча, и заплатки на моих сапогах не мог затереть никакой гуталин.
Ольга была дочерью врача, работала в уголовном розыске у Крестова и училась в заочном юридическом институте.
Она сказала мне, что сапоги — ерунда, и пиджак — ерунда, что голова значительно важнее, и что человек с хорошей головой всегда может рассчитывать на хорошие сапоги.