Смолин старается отогнать сомнения, всячески ругает и корит себя за них. Немного успокоившись, еще раз обдумывает план с самого начала.
В дзот соваться нельзя. Перед ним могут быть мины. Если даже старшина благополучно обойдет их, можно наткнуться на сигнализацию и оказаться в мышеловке, из которой не вырвешься. Нет, врага надо во что бы то ни стало вытянуть сюда. Как?
Без сомнения: свадебные крики утки и селезня — сигналы, которые помогали немцам поддерживать связь. А тот, что кричал уткой и лежит теперь на болотном дне, выходил по ним на свой берег.
Очевидно и другое. Немец еще вчера должен был вернуться из трясины к себе. Его внезапное исчезновение не могло не встревожить того или тех — на берегу. Смолин не забыл, как удивленно, даже тревожно кричал связной из дзота — «Жвяяк?»
Старшина тогда отозвался криком кряквы — и поступил верно.
Итак, обитатели блиндажа расстроены или обескуражены: где агент, или разведчик, или наблюдатель? Что могут думать? Ну, скажем, так: упал в трясину, нахлебался грязи, подвернул ногу, не смог добраться до суши… Нет, вздор! Немцы несомненно искали его днем, бродили по болоту, подавали знаки. И не нашли.
А может, думают: агент вернулся к русским позициям, он не выполнил какую-то часть задачи и явится потом? М-да, не бог весть как умно. Однако на войне случается всякое, на то она и война.
Что ж, пора действовать. Сейчас он закричит уткой, ему отзовется селезень. А дальше? Крикнуть, позвать того, из дзота? Смолин заучил несколько коротких немецких фраз, подходящих для такого случая. Но ведь его может выдать акцент, наконец, голос, совсем не похожий на голос немецкого агента. Значит?.. Остается единственное — стонать.
Слабо, почти болезненно кричит в черной болотной ночи кряква. Картавое «р» в ее вопле дрожит над метелками камыша, будто жалоба или вздох о помощи.
Старшине кажется, что он превратился в одно огромное, застывшее от напряжения ухо. Ответят или нет? Поверят? Или иссекут сейчас тьму хлыстами трассирующих пуль?
Сердце дробно отбивает доли секунды. Смолин заставляет себя усмехнуться: именно так — часто, почти неуловимо для счета — бьется сердце кряковой утки. Пять ударов в секунду, триста в минуту. Ответят или нет?
И когда разведчик совсем уже теряет надежду на успех, в чуть осветленный воздух над топью ввинчивается ликующий, призывный звук селезня: «Жвяяк!»
Старшина еще раз кричит уткой, тяжко, хрипло, почти беззвучно.
«Жвяяк!» — отвечают из блиндажа, и в звуках — уже удивление, уже тревога и даже страх.
Смолин вонзается взглядом в черный горб дзота, стараясь унять бешеный бой сердца.
Все тихо. Но вот рядом с блиндажом появляется смутная фигура человека. Он спускается к болоту и что-то негромко кричит во тьму.
Старшина не отзывается.
Встревоженный немец невнятно бормочет, топчется в нерешительности и, наконец, сгибаясь и осторожно пробуя ногами тропу, бредет к Смолину.
Вот он почти рядом.
Разведчик стиснул в кулаке тяжелую, в чугунной рубашке, гранату и ждет, натянув до предела все жилы рук, живота, ног.
ebooksa