Засада. Двойное дно

22
18
20
22
24
26
28
30

— А ты чего на меня орешь? — спокойно поинтересовался Гришка. — Ты кто таков?

— Документы! — повторил старик и положил палец на спусковой крючок обреза.

— Ты меня не пугай, дядя. А то, гляди, ненароком сам испугаешься!

— Но-но! — прикрикнул неизвестный. — Не ляпай языком!

Гришка покосился на сутулого, с огромными ручищами казака, мельком заглянул в его волнистые, хмурые глаза, решил про себя: «Этот, в случае чего, выпалит и не перекрестится». Сказал:

— Одет ты больно неказисто, дядя. Сапоги оскаленные. Из комиссаров, что ли?

— Це вже мий хлопит. Документы!

— Ты мне сначала давай свои, образина! — вскипел Гришка. — Много вас тут, голяков, шатается!

— Добре… — сощурился старик. — Геть до штабу! Там буде тоби за це!

Он приподнял обрез, крикнул:

— Айда! Побижиш — куля догоныть.

— От дурака бегать — ног жалко.

— Дуже гаряч, хлопець, — усмехнулся конвоир, шагая за Гришкой к заимке. — Можна легко свинцом подавытыся.

Заимка казака Прохора Зотыча Шеломенцева представляла собой крепкий рубленый дом, огороженный сплошным забором.

«Скажи на милость, — подумал Зимних, увидев издалека это вечное сооружение. — Не изба — крепость».

От дома в лес шла натоптанная тропинка. В чаще, надо думать, таились землянки «голубой армии» Миробицкого.

Шагая по мокрой дороге, Гришка чувствовал на своем затылке цепкий, настороженный взгляд конвоира. Кто он? Какой-нибудь дальний потомок запорожских или азовских казаков, отколовшийся от своих и осевший на время здесь, в лесной глуши? Контра или только неудачник, захлестнутый бурями революции и контрреволюции, отжившее перекати-поле, которому суждено искрошиться в пыль далеко от родных степей? А может, не все человеческое еще истерлось в его душе? Что ж, поживем — увидим.

— Стой! — крикнул конвоир. — Руки догоры!

— Ладно, — вяло отозвался Гриша. — Много чести — пред тобой руки вздергивать.

Казак почесал в затылке, вздохнул и неожиданно выпалил вверх.