Гриша помедлил, спросил:
— Тебе известна моя должность или нет?
— Откуда же? В прошлый раз ты с чоновцами был, но без формы. Продработник, стало быть.
— Ну вот, и говорить нечего — сам догадался. А знаешь, что по лесам тут бандиты рыскают и Советскую власть норовят спихнуть? Знаешь. Ты как думаешь: они меня, продработника, с оркестром музыки встречать будут?
— Это так, — почесал Петька грудь. Музыки на твою долю не придется. Разве что из обрезов.
— Верно. Пристрелят они меня враз, ежели я в городской одежде тут разгуливать стану. Понял?
Петька промолчал.
— Ну, коли понял, так расскажи мне, что по станицам делается. Кто они — Миробицкий, поп этот, а также Петров с Калугиным?
— Я тебе ничего про Калугина и Петрова не говорил, — усмехнулся Ярушников. — Откуда знаешь?
— Они мне телеграмму отбили, в гости зовут.
— Ну и шел бы к ним. Ко мне зачем пожаловал?..
— Ладно, Петька, ты не дуйся. Рассказывай по порядку.
Картина, нарисованная Ярушниковым, была совсем не радужная.
«Голубая армия» к этому времени основательно разрослась. Правда, и теперь она боялась занимать Еткульскую. Миробицкий и есаул Шундеев держали своих людей в лесу. По слухам, шайка расположилась на восточном берегу озера, в заимке старого казака Прохора Зотыча Шеломенцева. Это — верст десять от Еткульской.
Оттуда бандиты нападали по ночам на станицы — и вспыхивал склад, падал под пулями продработник. Миробицкий даже выкинул политические лозунги: «Долой коммунистов!», «Да здравствует учредительное собрание!», «Долой войну!». Этот — самый последний — лозунг «командующий» придумал специально для дезертиров.
Миробицкий и его «армия» — Петька сам слышал об этом от казаков — имеет довольно продуктов, одежонка и оружие у нее тоже кое-какие имеются, так что соваться туда с голыми руками нет смысла.
— Я не собираюсь соваться, — беспечно отозвался Гриша. — Мне для любопытства знать надо.
— А я тебе и объясняю для любопытства, — проворчал Ярушников. — Еще вот что запомни: старик Шеломенцев им не друг, хотя, конечно, и на них переть ему резона нет. Может, пригодится тебе это, когда за хлеб агитировать будешь.
— Кусаешься? — усмехнулся Зимних. — Кончится гражданская, приедешь ко мне чай пить, тогда все расскажу, и про батьку с мамкой не забуду.
Они повернулись друг к другу спинами, и Гриша мгновенно заснул. Ярушников еще долго ворочался, раза два закуривал, но наконец сморился и тоже затих.