Обратной дороги нет ,

22
18
20
22
24
26
28
30

Мужчина приложил палец к губам и оглянулся на дверь.

— Лейтенант, а не капитан, — прошептал он. — Для конспирации.

— Ближе к народу? — спросил Топорков и указал на табурет напротив. — Садись.

Протянутой руки он не заметил. Сыромягин сел и беспокойно заёрзал.

— Значит, и ты бежал… — и густым зычным голосом крикнул в дверь: — Фрося, тащи закуску и всё прочее!..

Хозяйка влетела с тарелками и бутылкой так стремительно, словно стояла, томясь, за дверью, как генеральский вестовой. В ней чувствовалась добрая довоенная выучка.

Толстое, нежнейшего мраморного рисунка сало было на этих тарелках, и кровяная колбаса была на них, нарезанная тёмно-вишнёвыми ломтиками, и лучок, и крупнокалиберные чесночины.

— Ты когда бежал? — спросил Сыромягин.

— Неделю назад.

— А я уж два месяца. Летит время!

— Да, — согласился Топорков, не сводя с Сыромягина пристального взгляда.

— Эх, были мы в зубах самой фашистской смерти, а теперь вот на свободе. Не верится! — сказал Сыромягин и поспешно разлил самогон в стаканы.

— После тебя в нашем бараке каждого пятого расстреляли, — тихо сказал Топорков. — Двадцать человек!..

— Да, это уж у них порядок железный! Сволочи…

— Я четвёртым оказался.

— Повезло! Эх, майор. Ну, что смотришь так, не пьёшь? На войне — кому везёт, кому нет. Сам знаешь. Осуждаешь, что ль? Все мы побывали в переделках, огонь и воду прошли. И судьба распорядилась, кому какой жребий. Мог и я оказаться пятым.

Стакан в его руке нерешительно завис над столом.

— Да, жребий, — сказал Топорков задумчиво. — Полицаи не беспокоят?

— Прячусь. Деревня дружная, предупреждает. Староста свой, дурит немцев.

— Каждого пятого… Вот лейтенант Сысоев оказался пятым.