— Нет, — поспешно возразила Галина. — Нет!
— Выслушайте, — сказал майор. — Скоро начнётся самое трудное. Он не выдержит. — Топорков кивнул в сторону спящего Степана. — Ему и так становится хуже от тяжёлой дороги, от тряски. В деревне его нельзя было оставить.
Он прямо и коротко взглянул ей в лицо.
— Девочка, дорогая, я всё понимаю…
Впервые за всё время обозной жизни в речи строгого и сдержанного майора прозвучало местоимение «ты», и медсестра, холодея от этого дружеского обращения, не сводила глаз с пергаментных щёк и бледногубого рта.
— …Но это необходимость.
— Вы хотите, чтоб я живой осталась? — сказала Галина. — Вы этого хотите!
— Я хочу, чтобы все живы остались, — ответил Топорков, и сухие его глаза заблестели. — Но если мы будем везти раненого дальше, то не сохраним ни его, ни здоровых.
— Всё верно, верно, — сказала Галина, прижимая руки к груди и бледнея всё больше. — Только вы всё по закону рассуждаете, по логике, а не можете понять…
— Ты не права, — тихо возразил майор. — Я могу понять. Просто мне приходится думать сразу за очень многих людей, но понять я могу. У меня на Большой земле жена. Такая же молодая, как ты. Ей двадцать лет. Я поздно женился, перед самой войной. Она очень хорошая, очень красивая. Такая красивая, что мне приходится заставлять себя не думать о ней. Иначе становится очень тяжело, и я боюсь не выдержать… Война, девочка, война, и от этого факта мы никуда не можем скрыться.
Неутомимо вращающееся колесо отсчитывало секунды, и с каждой промелькнувшей спицей приближался кордон.
3
Дом объездчика стоял в таком густом темноствольном дубовом лесу, что, тёмный, с замшелой деревянной крышей, казался органической составной частью этого леса, чем-то вроде гигантского пня… Под крышей и над наличниками была приколота длинная доска с надписью: «Кордон № 17 Налинского лесничества».
Прямо перед избой был колодец с низким срубом и журавлём и долблёная колода-поилка, и лошади, дёргая телеги, тотчас потянулись к ней, и замычала, почуяв запах свежей воды н жилья, уставшая «голландка».
На ступеньках сидел Лёвушкин.
— Не открывают, — пожаловался он, когда обоз остановился у кордона. — У них, видишь, мамки тоже нет…
Занавески на двух небольших пыльных окнах раздвинулись, и за тёмным стеклом показались и скрылись лица.
— Идите вы, сестра, — сказал майор.
Она поднялась на ступеньки, звякнула несколько раз щеколдой, нажав на отполированную пальцами металлическую пяту, и постучала.
— Не откроем! — раздался звонкий мальчишечий голос. — Боимся!