Обратной дороги нет ,

— Два часа. Я устал.

— А я нет.

Пауза. Опускаю руку к ножу. Если Риттер бросится, бить сразу в живот. Вероятно, мы смотрим друг другу в глаза, но я не вижу его лица. Становится нестерпимо жарко.

Но вот дёрнулись нарты. Риттер подчинился. Я тоже шагаю вперёд. Важно попасть в такт его шагов. Облегчённо прикрываю глаза. Можно дать им отдохнуть. Мы мерно шагаем в ногу, как солдаты в строю.

Я теряю представление о времени. Может быть, мы идём час, может быть, три.

Моя лямка снова туго натянута. Риттер встал. Слышу его прерывистое дыхание.

— Не могу… — хрипит Риттер. — Не могу… — Он ругается по-немецки.

Чувствую, что тоже больше не могу. Приоткрываю веки.

Острая боль ударяет по глазам. Проклятое солнце всё ещё висит в небе. За несколько мгновений, пока я зряч, надо успеть выбрать место для привала.

Риттер обессилено валится на снег. Я подтаскиваю нарты к торосам. Разворачиваю их поперёк ветра. Глаза слезятся. Снова мир заволакивает пелена. На ощупь развязываю узлы на санях. Надо приготовить обед, пока Риттер не пришёл в себя. Примус в ведре, консервы, котелки — всё лежит на привычных местах, там, где я положил их с утра.

Самое трудное — разжечь примус. Он упрятан в большое ведро с прорезанной дверцей. Открываю дверцу. Осторожно наливаю в горелку керосин. Чиркаю спичку. Вероятно, она гаснет. Чиркаю вторую, протягиваю её в дверцу. Вспышки нет. Третью спичку я держу в ладонях, пока огонёк не касается загрубевших кончиков пальцев. Сильная вспышка опаляет руку. Примус мерно гудит.

Консервного ножа у нас нет, я открываю банки финкой Дигирнеса. И тут же попадаю ножом в левую руку. Нельзя спешить. В банках всё замёрзло. Весело будет, если я сварю суп из маринованных селёдок. Осторожно пробую продукты. Засыпаю кипящую воду крупой и вываливаю туда полбанки тушенки. Это немного после такого перехода, но больше расходовать нельзя. Есть хочется до головокружения. Во втором котелке приготовлен снег для «чая». Мы будем пить его со сгущённым молоком.

Пробую горячее варево и снимаю его с огня. Надо разлить похлёбку. Слышу приближающиеся шаги Риттера. Миски я заранее поставил рядом, слева от примуса. Протягиваю руку. Мисок нет. Что-то сразу оборвалось в груди. Осторожно провожу рукой. Наконец пальцы натыкаются на холодный металл. Просто миски оказались чуть дальше, чем я предполагал.

Я налил Риттеру, поставил на снег.

— Ешьте!

Риттер жадно ест. Слышу, как он сопит и чавкает. А я в отчаянии сижу перед котелком и грызу сухарь. Я боюсь, что неверные движения выдадут меня.

— Вы больны? Я вздрагиваю.

— Нет.

— У вас нехорошие глаза. Сейчас осень, а то бы я подумал, что это снежная слепота. Очень неприятная штука, я как-то болел весной.

Значит, меня угораздило заболеть весенней болезнью. Но что с Риттером? После ухода с острова он несколько дней угрюмо молчал, а сейчас даже пытается шутить.