Поединок. Выпуск 4

Капитан тоже понимал это, но не мог, не хотел смириться с мыслью, что вот перед ним, на его глазах угасает, уходит из жизни его Любимая, его Женщина, самая нужная на свете, та, которую ещё вчера держал в объятиях будил поцелуями, которую берег, но так и не уберег от несчастья.

Как же всё произошло? Откуда взялся тот армейский тяжелый грузовик? Он заметил его лишь при въезде в тоннель. И ещё удивился: куда могла мчаться на предельной скорости такая махина в три часа ночи? Конечно, было три. Программа кончилась в два, но Клодин долго собиралась, ей не хотелось уходить из «Каса Ломы», и она уговорила его остаться в кабаре, посмотреть выступление мима… Потом они катили – не спеша – спящим городом. У въезда в тоннель Прьето взглянул в зеркальце заднего обзора и увидел, что по пятам за «фиатом» катит здоровенный грузовик с включенными фарами. Свет слепил, и он подумал, что за рулем, видно, сидит пьяный. Он круто взял влево, чтобы уступить дорогу ночному лихачу, но грузовик в точности повторил маневр «фиата» и едва не врезался в него. Клодин, помнится, вскрикнула что–то. Что же? А–а, вроде: «Это они! они!» Теперь преследователи заходили слева и почти поравнялись с их машиной. Выжав до отказа газ, он ушел от удара: бампер грузовика скользнул по заднему крылу, вспоров тонкую жесть. Потом… Потом «фиат» выскочил из тоннеля. Искореженное крыло скрежетало по шине, противно пахло нагретой трением резиной, но расстояние увеличивалось, и, возможно, им удалось бы оторваться и скрыться от проклятого грузовика, если бы дорога, сужаясь, не пошла под уклон и ровно, без единого поворота, побежала под колесами. Здесь мощный «форд», с огромной инерционной массой, вновь начал настигать исковерканный «фиат». Высокий бетонированный бортик, с одной стороны, и металлическая разделительная сетка – с другой, заставляли машины двигаться по своеобразному двухрядному «желобку», где было невозможно ни развернуться, ни увернуться от пятитонной громады. Влево – вправо, влево – вправо! Ещё одного удара удалось избежать. Люди в грузовике знали своё дело и место выбрали куда как удачное: в это время рассчитывать на появление патрульной полицейской машины не приходилось, значит, надежда одна – на собственный опыт и маневренность слабосильного «фиата». Но сколько так может продолжаться?! Влево – вправо, влево – вправо! Удар в багажник, удар, от которого руль едва не выскочил из рук капитана, а Клодин, если бы она не была пристегнута ремнями, пробила бы головой стекло. Вправо – влево, вправо – влево. Ну, ещё чуть–чуть, скоро поворот, он знал. Ещё немного, и можно будет выскочить через бордюр – там пониже – по тротуару, через сквер к площади… Третий удар пришелся прямо по заднему колесу: «фиат» вылетел с проезжей части, перевернулся на крышу, снова вернулся в прежнее положение и… врезался в столб. Когда Исель пришел в себя (сколько продолжалось беспамятство – полчаса? минуту?), он увидел, что лежит на асфальте. Видимо, его выбросило из машины в момент удара: он не пользовался ремнями безопасности. Несмотря на кровь, заливавшую лицо (неглубокая рваная рана на голове), несмотря на резкую боль в боку (при «приземлении», выяснилось позже, сломал три ребра), он вскочил на ноги и побежал к своему автомобилю, где осталась Клодин. Грузовика простыл след. Вокруг ни души. Только через час приехали полицейские (видно, кто–то сообщил о катастрофе). С трудом им удалось извлечь Клодин из деформированного до неузнаваемости «фиата». "Потом их обоих отвезли в госпиталь. И вот вторые сутки он сидит в палате. Он надеется на чудо и твердо знает: чуда не будет. Он пытается вспомнить забытые ещё со школы молитвы, чтобы задобрить бога, упросить его исцелить любимую, но он не помнит молитв и не верит в бога…

– Исель! Исель! Поцелуй меня! – Он целует её обескровленные губы.

Врач отходит от изголовья, тихо распоряжается, чтобы сестра сделала какой–то укол. Да, ещё час, максимум. Вот опять девушка впадает в беспамятство: её горячечный шепот сменяется бредом. Ещё максимум шестьдесят минут, и конец. Но какие это долгие, невыносимые минуты для человека, который прощается со своей невестой, со своими надеждами.

– Исель, отпусти, пожалуйста, оркестрантов, я не буду петь. Мне не нравится эта песня… Проверь, заперта ли дверь на замок. Опусти цепочку. Слышишь? Я боюсь. Хорошо, что ты привез меня в Париж. Но не тяни же меня так, милый, я сама пойду… Тяжело. Ноги совсем не двигаются… Неужели на Эйфелеву башню теперь надо подниматься пешком?.. Тяжело как идти… Не могу…

Исель отвел волосы с её лба и прижался губами к щеке. Клодин глубоко вздохнула, её ресницы дрогнули, и она чуть слышно, но отчетливо произнесла:

– Люблю. Береги себя…

Даже в свое последнее мгновение, может, уже ничего не видя и не слыша, уходя от него навсегда, уходя от всех, она думала о нём.

ГЛАВА XX

– Пойдем, Исель? – Фрэнк осторожно коснулся плеча друга, который застыл у свежего могильного холмика, засыпанного багровыми цветами. Дождь лил и лил, капитан просто не замечал его. Он стоял, уставившись в одну точку – на белую мраморную доску, где чернели буквы: «Клодин д"Амбруаз. 1951 –1974».

– Пойдем, Исель! Пора – уже много времени. И ты промок насквозь. Пойдем, дружище, – мягко, но настойчиво повторил О"Тул.

Когда начальник Хе–дос сообщил Фрэнку телеграммой о несчастье, тот сразу же вылетел в Сьюдад–де–Панама. Вместе с полковником Монтехо он взял на себя все хлопоты по организации похорон. Исель, сам ещё не оправившийся после катастрофы, тяжело переживал утрату. Полковник считает, что Прьето надо минимум две недели пролежать дома, пока срастутся сломанные ребра. Обещал заехать вечером: сам хочет поговорить с капитаном…

– Пойдем, Исель. Нельзя так. Не хватало, чтобы ты ещё схватил воспаление легких…

– Да, да, Фрэнк, пошли. Скажи, ты сможешь сегодня остаться у меня?

– Разумеется.

Они пошли центральной аллеей мимо старинных фамильных склепов и скромных обелисков. Исель ступал тяжело, неуверенно, будто вновь начинал учиться ходить.

Дома у Иселя поднялась температура, и встревоженный О"Тул, уложив его в постель, хотел было вызвать врача, но капитан упрямо сказал:

– Нет, Фрэнк! Ни в коем случае. Сегодня я ещё отлежусь, но завтра встану. Обязательно. Я сам – понимаешь, сам! – должен довести всё до конца. Даже если мне это будет стоить жизни. Я… Я не могу иначе.

И он настоял на своём.

Ни увещевания Бартоломео Монтехо, который привез бутылку «Мартеля» («Выпей, Исель, согреешься. И вообще, по мне, коньяк – лучшее лекарство от всех болезней»), ни его угрозы силой приказа заставить капитана остаться в квартире под замком, ни уговоры О"Тула и призывы к благоразумию не возымели действия.