— Нет, нет, никакого секрета! Просто не знаю, как тебе все это объяснить… У одного нашего профессора пропал портфель с научными материалами…
— Ты-то тут при чем?
— Просто я знаю, сколько труда было вложено им в эту работу. Профессор не один день провел в моей библиотеке. Приходилось даже уступать ему свой кабинет, и он сидел в нем до поздней ночи, обложенный книгами, написанными чуть ли не на всех языках мира. Его интересовал в них главным образом математический аппарат, а он универсален. Не случайно один из наших известных ученых назвал язык математики «божественной латынью современной теоретической физики». Книгу Уилера «Гравитация, нейтрино и Вселенная», написанную таким языком, он считает «религиозным гимном нейтрино».
— А профессор, потерявший портфель с научными материалами, занимается проблемами нейтрино?
— Да, он не сомневается, что природа создала нейтрино с какими-то очень глубокими, но пока не очень ясными для нас целями.
— Но ведь исследования этого профессора не секретные, наверное, раз он работал в твоем кабинете?
— Официально его работа называется: «Возможное макроскопическое проявление слабых взаимодействий».
— Насколько я себе представляю, это пока сугубо теоретические работы. Что же вы так переполошились?
Василий Васильевич снова вздыхает.
— Дело, видишь ли, в том, что портфель свой он не потерял, а, скорее всего, его украли… Во всяком случае, я лично в этом почти уверен.
Не сказав больше ни слова, Василий Васильевич уходит в свой кабинет. Лишь перед ужином снова заходит к сыну.
— Когда будут обсуждать твою повесть? — спрашивает он Алексея.
— Завтра. Волнуюсь. И теперь ни в чем не уверен… Наверное, и в самом деле банальна придуманная мною катастрофа Фаэтона… Но отчего же еще может погибнуть целая планета, жизнь на которой достигла высокого совершенства?
Василий Васильевич, не отвечая, садится рядом с сыном.
— Что же ты молчишь, папа? Ты ведь зашел ко мне не затем только, чтобы спросить, когда будет обсуждение моей повести?
— Я вспомнил слова Леонида Александровича. Они, пожалуй, могут тебе пригодиться.
— А кто этот Леонид Александрович?
— Тот самый, о котором я тебе только что говорил. Он сказал, что в наше время, как никогда, велика ответственность ученых за научный эксперимент. По его мнению, ни одна термоядерная бомба и никакая атомная война не могут наделать столько бед, как чрезмерное любопытство ученых…
— Ты думаешь, что Фаэтон мог погибнуть в результате какого-нибудь глобального научного эксперимента? По-твоему, там ученые были настолько безрассудны?…
— Нет, зачем же?