Опасности диких стран

Олаф стоял на старом месте под сводом, и ему сообщили об удаче; во время их отсутствия он ничего не слыхал и никого не видел.

— Тем лучше, — сказал Павел. — Теперь скорее в путь! Нам еще целых два часа путешествовать, а с рассветом мы должны добраться до спрятанных лошадей и сидеть в седле.

Эгеде поднял девушку и понес ее кверху по лестнице в скале. Отсюда они пошли вниз вдоль отвесной стены, потом шли некоторое время вброд по озеру; наконец, достигли болота и кустов, где дикое плоскогорье стало расширяться. Густав, Олаф и Эгеде попеременно несли девушку, целыми часами шагая с выносливостью истых норвежцев. Наконец, на сером небе засквозил свет, и мало-помалу ночная мгла рассеялась. Обернувшись, Петерсен увидел громадную блестевшую пурпуром вершину Кильписа, выступавшую из облаков и тумана.

— Там лежит Питсаяур, — воскликнул он, — а здесь в долине должны стоять наши лошади. Густав, посади теперь принцессу на землю и отдохни от трудов. Эгеде приведет ей четвероногого носильщика.

Но Эгеде не исполнил приказания. Он остановился и слушал; собака, послушно бежавшая за ним, вытянула нос по воздуху, ворчала и скалила зубы.

— Что это? — сказал Павел. — Разве эти негодяи гонятся за нами по пятам? Спрячьтесь за камни! Эгеде, отыщи лошадей, как можно скорее. Смотрите-ка, Мортуно, клянусь жизнью! Он бежит один, как молодая рысь. Погоди-ка, ты пришел как раз кстати…

Писец стоял на площадке, за которой были рассеяны громадные обломки камней.

На далеком пригорке появилась человеческая фигура, которая вблизи, действительно, оказалась племянником Афрайи. Он бежал прямо на Петерсена; но в тридцати шагах от него лапландец вдруг остановился и перевел дух.

— Как? — закричал Петерсен, — это ты, любезный друг, делаешь нам такой ранний визит? Приди, сядь с нами, наш огонь согреет тебя.

— Где ты оставил Гулу? — воскликнул лапландец, подняв ружье.

— Невеста твоя убежала от тебя, бедный малый? — отвечал писец. — Подойди поближе, мы поможем тебе сыскать ее.

— Лжец, ты украл ее? — кричал Мортуно. — Отдай ее! Где она?

— Здесь, Мортуно, здесь! Гула сама известила нас о себе, как бы мы могли ее иначе найти? Ее искреннее желание жить снова у своего благодетеля Гельгештада. Как ты можешь за это так сердиться?

— Ты лжешь! — воскликнул Мортуно. — Меня разбудил крик; я нашел верного оленя Гулы, которого ты убил. Всюду, где ступает твоя нога, там кровь; куда посмотрит твой взор, там сохнут трава и цветы.

— Я всегда говорил, — засмеялся Павел, подымая ружье и натягивая курок, — что в тебе есть поэтическая жилка. Но теперь, прошу тебя, не двигайся с места; как только ты сделаешь хоть одно движение, быть несчастью!

При этих словах писца Мортуно услышал пронзительный крик. Он стоял прямо под дулом направленного на него ружья и не мог сомневаться, что при малейшем движении хитрый писец уложит его на месте. Но, услышав крик, он устремил взор на камень. Гулы не было видно, но он узнал ее голос; с быстротой молнии пригнулся, сделал скачок к засаде и выстрелил в Павла в то самое мгновение, как пленница выбежала к нему навстречу из-за камня. С проклятием пустил Павел пулю в лапландца, но тот, без сомнения, остался бы невредим, если бы не прозвучал еще другой выстрел, оказавшийся удачнее.

Мортуно безмолвно упал на землю, а Гула бросилась к нему, не пытаясь более убежать, да и всякая попытка к бегству была бы бесполезна, потому что Густав стоял позади нее, а Олаф с дымящимся ружьем подскочил к нему. Однако, все остановились, даже и злой Павел не сказал ни одного дерзкого слова, когда увидел бедную девушку на коленях перед трупом несчастного юноши. Она откинула назад его волосы и смотрела безмолвно без слез в его неподвижные помутневшие глаза.

— Зачем вы дали ей крикнуть и побежать? Мы бы, наверное, взяли его живым, — с гневом сказал Павел.

— Она усердно просила Густава развязать ей руки, — отвечал Олаф, — а когда услышала голос этого малого, точно взбесилась.

— Она его больше никогда не услышит, — пробормотал писец. — Ты возвратил ему ловкий его выстрел в шляпу, только на добрый дюйм пониже, этого хватит навсегда. Но, право, — продолжал он, взявшись за бок, — мне кажется, плут этот испортил не одну только твою шляпу, но и мой сюртук.