Утренние поезда,

22
18
20
22
24
26
28
30

Зимин поглядел ему вслед, поднялся, но, едва прошел несколько шагов, остановился. Ему послышалось, что кто-то назвал его имя. Он огляделся. Никого не было. Заглянул за сарай. Там, прижавшись к старым, покрытым зеленой плесенью доскам сарая, стояла Тася.

— Кирилл… — тихо сказала Тася.

Теперь взгляд ее не был ни чужим, ни безразличным.

— Тася! — Зимин хотел было кинуться к ней, но Тася остановила его жестом.

— Никто не должен знать, что я узнала тебя. Слышишь? — и быстро, не глядя на него, пошла к двери сарая. На секунду она остановилась — совсем рядом — и тихо, так тихо, что Кирилл едва расслышал ее слова, сказала: — Я ждала тебя, Кирилл…

Зимин бросился к ней, обнял ее крепко. Тася прижалась к нему, заплакала.

— Все эти годы я делала вид, что потеряла память, — торопливо, сквозь слезы говорила она. — Сначала я и вправду потеряла. Очнулась — не помню: ни где я, ни кто я. Как сюда попала? Не знаю. Марфа говорила — нашли в тайге. Суббота допытывался, где отец золото нашел. Я сперва и вправду не помнила. Потом уже, когда память вернулась, — притворяться стала. Кирилл… родной… увези меня отсюда! — вдруг вырвалось у нее.

Кирилл поглаживал ее волосы и только изредка произносил:

— Тася… Тася… Тасенька…

— Увези меня отсюда, Кирилл! — повторила Тася.

— Да, да… Я увезу тебя. Скоро. Мы уйдем отсюда, уедем совсем. Далеко… Навсегда. Уедем… — утешал ее Зимин.

По уже уложенному участку пути шел небольшой рабочий состав: паровозик-кукушка и три платформы, груженные гравием, рельсами и шпалами. Было раннее утро, и на платформах, прямо на рельсах, сидели строители. Кое-кто, добравшись до нужного места, спрыгивал на ходу, а остальные продолжали путь, распевая дурашливую песню про попа Сергея:

«Сергей-поп, Сергей-поп! Сергей дьякон и дьячок…»

Куманин, стоя в тендере паровоза, перелопачивал уголь и вместе со всеми, в такт колесам, подпевал:

«Пономарь Сергеевич И звонарь Сергеевич…»

Машинист, пожилой, с рыжими от табака седыми усами, выглядывал в окошечко, подставив свежему ветерку морщинистое, закопченное дымом лицо.

Паровозик, мирно попыхивая, бежал вдоль частого березняка, поросшего на опушке густым кустарником. Постукивали на стыках платформы с ехавшими на работу строителями.

Куманин, вытерев руки о штаны, стал свертывать цигарку.

Внезапно кружка, стоявшая на окне, звякнула и разлетелась вдребезги. Куманин выглянул в окно, и тут же знакомый с давних лет свист пули заставил его пригнуться и вытащить наган.

Затарахтел пулемет. Рабочие в панике прыгали на ходу и скатывались в овраг, тянувшийся по другую сторону полотна.

Из березняка выскочило несколько всадников. Куманин выстрелил и краем глаза заметил, что один из всадников упал с лошади.

— Давай жми, — крикнул Куманин и, сунув наган за пояс, стал подбрасывать уголь. Машинист прибавил пару, и поезд пошел быстрее. Выглянув в окошко, он увидел трех всадников, догонявших поезд. Он взял стоявшую в углу винтовку и выстрелил. Один из всадников покатился под откос. Двое других прямо с коней, на ходу, вскочили на последнюю платформу. Он выстрелил еще раз — один из них упал. Оставшийся в живых выстрелил на бегу, машинист выронил ружье и рухнул на пол.