Покаяние

— От рюмки коньяка, пожалуй, не откажусь…

— Что такой грустный? Неприятности на работе?

Я рассказал ему, как подло обошлись со мной старшие товарищи.

— Так тошно, что хочется бросить всё и уйти куда–нибудь… В школу… Учителем… Или опять в море на китобойце…

— И правильно! Ты же моряк в душе. И дороги твои — в морях. Приходи ко мне, устрою на лучшее место. На плавбазе условия лучше, чем на китобойцах.

Я и не предполагал, что слова Бакшеева так скоро обернутся реальностью.

За беседой с хорошим человеком и бывалым китобоем бутылка «Арарата» незаметно опустела. Я засобирался домой. На улице шумел дождь. Когда я набрасывал на себя плащ, Бакшеев увидел на поясе пистолет в кобуре.

— Ты выпивши… Может, оставишь оружие у меня?

Несколько мгновений я колебался в принятии решения: оставить — не оставить.

Мгновения определяют ход жизни.

— Нет, не могу…

— Ну, как знаешь…

Холодный ноябрьский ветер хлестал струями дождя по плащу и шляпе. Я тащился в полутьме, обходя лужи и стараясь не заляпать грязью брюки новенького, модного костюма, сшитого в ателье «на заказ» у мастера–закройщика. Вдруг меня окружили трое.

— Мужик, дай закурить, — грубо остановили они меня.

Я вытащил пачку «Беломорканала», достал из неё три папиросы. Стоящий справа вырвал пачку из рук.

— Давай все!

— Э, парни… Так не делается…

— Что, в хавальник захотел?! А ну, Колян, сдёрни с него плащец для меня. Шляпчонку себе подгони. А костюмчик Вовану я обещал… Что стоишь, фофан? Не понял, что ли? Сымай барахлишко и в темпе!

— Послушайте, вы, урки… Я — опер Первореченского угро… В другой раз вы уже лежали бы у меня мордами в грязь, но сегодня я и сам бухой, нет у меня желания рамцы с вами разводить. Идите, куда шли, и впредь мне больше не попадайтесь…

— Во! Мусор! Попался, легавый! Сейчас сам будешь грязь хавать! Бей его!