Покаяние

Уговаривать нас не приходилось. Полтора десятка рук вмиг расхватывали поминальные гостинцы, а Ганс лежал на кровати, лениво тасовал карты и выслушивал слова благодарности за проявленную заботу о голодных товарищах. Позже Ганс прославился тем, что зевая, вывихнул челюсть.

Женька Коряковцев, мой однокурсник с отделения китайского языка, как–то притащил в комнату своих знакомых — двоих индийских военных моряков в чалмах. Нам было полезно пообщаться на английском языке, а гостям на русском. Уходя, индусы оставили в подарок стеклянную банку с красочной этикеткой, изображавшей диковинные плоды. Лишь только затворилась за индийцами дверь, как мы нетерпеливо сняли крышку. Содержимое банки отливало вишнёво–малиновым цветом, напоминая джем. Мы нарезали ломти хлеба и толсто намазали их предполагаемым вареньем. Женька, по праву хозяина деликатеса, с жадностью бабуина, первым сунул в рот индийское лакомство, закатил в ужасе глаза и, задыхаясь, принялся махать перед лицом ладонью. «Джем» оказался острой приправой из жгучего перца. Поминая на чём свет стоит посланцев из горячей Индии, их привязанности к острым блюдам, голодный студент запулил банку в открытую форточку.

Остальные личности ничем особо себя не проявили. Изредка посещали медвытрезвитель, каким–то чудом избегая сообщения в деканат, попадали в уличные драки и, похваляясь выбитым зубом, синяком под глазом, грызли гранит наук. Спорили о политике, о высоких материях, стараясь заглушить голод. Беспрестанные мысли о жратве вынуждали опускаться до поиска знакомых, где можно было бы поесть.

Позывы пустого желудка вынуждали забыть о таких понятиях, как совесть, скромность, наглость и часто навещать квартиру Евгении Артемьевны Анквич — матери моего товарища по службе. Весельчака, проныру и гуляку Игоря выперли за какую–то провинность из ТОВВМУ и он морячил матросом ледокола на Севере.

Бабушка Игоря — седая, подвижная старушка, чуткая и внимательная, не чаяла души во внуке. В отсутствие Игоря всю заботу обратила на меня. Изредка я помогал ей прибраться в большой квартире, бегал в магазин за продуктами, в аптеку за лекарствами. Она угощала меня пирожками, блинчиками, вкусным борщом, пловом, оладышками и другими вкуснятинами.

Мы говорили об Игоре, что доставляло бабушке несказанную радость.

Как–то за обедом бабушка, заговорщически понизив голос, сообщила мне удивительную новость:

— Завтра обязательно будь к обеду. Тебя сватать будут…

— Что-о?! — я чуть не поперхнулся супом. — Меня-я?! Сватать?

— Погоди, не кипятись… К нам в гости придёт друг бывшего мужа Евгении Артемьевны с женой и дочкой. Между прочим, он адмирал, командует бригадой подводных лодок. От Евгении Артемьевны они давно наслышаны о перспективном студенте–японисте, считают тебя подходящей партией для дочери.

— А как же она сама?

— Кто?

— Дочь! Она, что, согласна?

— Разумеется. Ты молодой, красивый, учишься на престижном факультете…

— А как же любовь? Она ни разу не видела меня…

— Глупенький, — подливая мне в тарелку супу, — сказала бабушка. — В адмиральских да генеральских семьях завсегда так — по знакомству женятся.

— А что? Неплохо обручиться с адмиральской дочкой. Связи–то у её папаши — ого–го! Глядишь, протолкнёт в военные атташе.

— Ну, вот, правильно понимаешь… Так мы завтра ждём тебя… Игорь пишет: из Арктики скоро вернётся, в аккурат твоим свидетелем на свадьбе будет.

Заинтригованный выгодной женитьбой, я пришёл на другой день в «тройке», в белоснежной рубашке: на манжетах запонки с опалами, при «бабочке» и с причёской — «канадкой», освежённой одеколоном «Шипр». Лакированные туфли, демисезонное пальто, шляпа и чемоданчик — «дипломат» вполне соответствовали импозантному виду жениха, достойного руки адмиральской дочки.

Не хватало, наверно, джентльменской трости. Но, увы, не то время, не те понятия о моде.