— Лицо моря? — в недоумении спросил Мишка.
— У тебя есть лицо, у меня есть, так же и у моря есть свое лицо.
Старик презрительно сморщился, увидев в Мишкиных глазах снисходительную усмешку.
— Не сердись, Цаган-бабай, я же еще ни черта не понимаю.
Старик одобрительно закивал головой.
— Все такими были. Уважай стариков, больше спрашивай, но и своей башкой тоже кумекай, сынок. Ойлгош?[18]
— Понял, понял, бабай… А можете сказать, сегодня даст поставить сети или нет?
Узкие глаза старика совсем сощурились в две щелки. Он всмотрелся в заморские гольцы, оглядел тайгу, прошелся пристальным взглядом по сонной глади моря, осмотрелся вокруг и запалил свою черную трубку. Минуты две-три стоял в раздумье, прислушиваясь к каким-то, наверное, одному ему известным звукам, а потом сказал:
— На закате подует ветер, а к ночи, наверно, пойдет дождь. Лучше сети не ставить.
— Ой, бабай, однако, ты ошибаешься.
— Э-хе-хе! Волчонок ничо не видит. Гляди хорошо, како море, тайга, дерево, трава, что делают птицы, мураши — они тебе все скажут, когда будет ветер, когда дождь… Понял? Смотри, как рыба ходит в воде, будто сонная, как нерпа плещется, вроде баба купается по колено в воде.
— А еще какие признаки перед ветром, перед ненастьем?
— Поживешь — увидишь, если не слепой, — старик сердито посмотрел на Мишку и ушел но своим делам.
«Ой, бабай, сказку баишь, день-то какой!» — подумал Мишка.
Над прозрачной, словно детская слеза, водой пристроилась гибкая девчонка и моет посуду.
У Мишки чаще забилось сердце.
— Здравствуй, Токта-таха!
— Амар сайн, хубунчик![19] — по-бурятски, но с монгольским акцентом ответила на приветствие парня, улыбнулась длинными черными глазами.
«Красивая чертовка, так бы и уплыл за нею на Ольхон!» — подумал Мишка.
— Токта-таха, откуда ты родом?