И мое сердце сжалось болью, стыдом, предчувствием и любовью.
XXXII. «Прощай!..»
Не лгали звоны сердца, не обманули предчувствия, приговоренным людям дано ясновидение.
Мария Диаман погибла.
В этой страшной жизни она нашла свой страшный конец. Мне об этом рассказал маленький Лучков.
— Ее поймали на самой границе, — повествовал он сокрушенно. — Еще каких-нибудь пять минут — и она перешла бы…
С негодованием он объяснял:
— Ее подстрелили… Рана была легкая — в ногу. Через неделю она зажила. И вот тут-то началось. Диаман мучили, пытали, допрашивали, наконец, изнасиловали и убили.
У меня остановилось сердце. Я схватился за голову.
Первым порывом было пойти и разрядить барабан револьвера, изрешетить негодяев…
Но — каких? Где найти их? У меня опустились руки. Как пьяный или больной, шел я на Ждановку к Трофимову и Рейнгардту.
Трофимов удивился:
— На тебе лица нет… Что случилось?
Я махнул рукой, лег на оттоманку, тысячи мыслей пролетели в моей голове, и тоска, сосущая, жалобно ноющая тоска наполнила мое существо.
Во всем я винил себя.
— Зачем я дал ей план? Почему не удержал? Как мог не уговорить?
Это сознание угнетало. Хотелось рыдать, куда-то рвалась душа — в безнадежном желании что-то поправить и искупить. Но исцеления не было.
С пугающей ясностью еще раз я ощутил, как все кругом меня пустеет больше и больше. Я закрывал глаза, и мне чудилась кровь, я обонял ее запах. Казалось, она подступает все выше и выше. Вставали и пропадали окровавленные лица, изуродованные тела, размозженные головы друзей, соратников, близких и эта поруганная, истерзанная, убитая женщина.
— Была ли она виновата?
Я отвечал себе: