Даже копейщики явно разрывались между стремлением держать толпу в узде и желанием самим собирать деньги. Поняв это, Янаркин подошел и принялся сыпать серебро прямо в их ладони.
Милике наблюдал за происходящим с бесстрастным лицом. Не то чтобы у него не было тяги к золоту и серебру. Нет, Милике знал, сколь недалёки люди и сколь велика мощь денег. И он знал, что идеалистические слова Хильде не действуют ни на то, ни на другое.
Хильде и Мойзи хватали подбирающих монеты людей за плечи и старались переубедить, но тщетно.
Лоуренсу хотелось плакать. Он не мог принять, что Янаркин – тоже торговец. Он не мог принять
Задавить Хильде и Диву таким образом – это совершенно то же самое, что прибегнуть к старой силе.
Тирания денег – тирания, доступная лишь сверхбогатым.
Перед ней слова, правота – все теряет смысл.
И вот таким грубым, уродливым способом давили мечту Хильде и Дивы. Торговцы мечтали об идеальном мире, другие торговцы обращали эту мечту в пыль.
Победа громадной силы, давящей без разбору все, что на ее пути.
Милике сказал, что мир не изменить. Не изменить. Мир не изменить. И это была правда, потому что большинство людей не изменить. Да, это была правда.
Хильде кричал, пока не осип, но без толку.
Лоуренс со всей силы стукнул по оконной раме и встал.
Потянулся к пеньковой суме, лежащей на столе.
Око за око. Меч за меч. Золото за серебро.
Лоуренс начал развязывать суму, но Хоро его остановила.
– Ты, не делай глупостей!
– Глупость! О да, это глупость! Но я не могу просто стоять и смотреть! Я не могу позволить им победить вот так!
Впрочем, он не думал, что, если будет разбрасывать золото, это что-то изменит.
Он знал, что не изменит.
Но все равно не смог удержаться от того, чтобы прокричать это. То, что он видел, было абсолютно непростительно.