– Ну, раз у меня вдруг появился долгожданный сын, то пусть мои знания и мое имя живут в нем: в Аль-Искандарии назовись сыном Дауда. Пусть на земле останется лекарь с этим именем. А теперь оставь меня одного, мой дорогой ибн Дауд. Мне нужно еще успеть подумать кое над чем, а времени в обрез.
Прижал Арама к груди, затем оторвался, отвернулся, промокнул глаза, опустился на колени и склонился до земли в сторону Мекки:
– Ля иляха илляллах, нет Божества, кроме Аллаха…
Во дворе Арам наткнулся на огромную поленницу, в середину которой был врыт столб с цепями. Выбежал за ворота и отчаянно, надрывно зарыдал. А когда наконец утер слезы рукавом, поднял глаза к луне и почти провыл:
– Клянусь, я отомщу вам, проклятые, бездушные, жестокие франки!
Когда Шатильону доложили, что приговоренный к сожжению знахарь избежал казни, умудрившись самовольно помереть ночью то ли от страха, то ли с помощью дьявола, князь только рассмеялся:
– Хммм, молодец старикашка, всех вокруг пальца обвел, – задумался: – Но совсем без казни тоже невозможно, оповещения сделаны, народ радуется предстоящему развлечению. Сожжем хотя бы того разбойника, который трех детей прирезал. Пусть все останутся довольны.
Мануил остался доволен чрезвычайно. Василевс полюбил Бодуэна, как сына, а король, в свою очередь, узрел в новом друге и родиче опору, надежду и предводителя всего христианского Востока. Никогда раньше звезда Византии не светила франкам так ярко и путеводно! Перед отъездом автократор оказал честь вассальному княжеству, возведя Боэмунда Антиохийского в рыцарское достоинство. Неизвестно, кто больше упивался своим участием в этой церемонии – новоиспеченный рыцарь или Верный во Христе, впервые участвовавший в акколаде.
Как было договорено, уже в мае прямиком из Антиохии совместные силы Византии, Утремера и Киликии двинулись на захват Алеппо, столицы Нуреддина. Ведь все унижения, уступки, непомерные чествования, несчитанные расходы, отказ от суверенитета Антиохии, даже заключение брака с Феодорой – все было ради того, чтобы, примирившись, всем христианам сплотиться в единую невиданную силу и не просто отстоять очередную крепость, а раз и навсегда отсечь гидре голову – захватить Алеппо и положить конец империи Зангидов. Вожделенное избавление Леванта от угрозы басурман стало досягаемым. Рейнальд жадно разглядывал золотые стены Алеппо, возносящиеся в нестерпимо синее весеннее небо. О, как хотел он стать тем, кто первым ворвется в алеппскую цитадель!
Да только понапрасну после полувека споров, взаимных подозрений и недоразумений положились простодушные и доверчивые франки на хитроумного и коварного грека. Не успело христианское ополчение подойти к рубежам Нуреддина, как напуганный тюрок прислал в ставку императора послов, уполномоченных заключить мир на любых условиях, и Констанция оказалась права: почет, всеобщие восхваления и главенство над латинянами – вот что искал ромей вместо прочных и спасительных завоеваний. Нуреддин легко сумел нащупать ахиллесову пяту тщеславного и богобоязненного Мануила: нехристь убедил автократора, что Алеппо ничем не угрожает Византии, и, хоть терпеть не мог освобождать пленников, предложил василевсу выпустить из тюркских подземелий шесть тысяч латинян, томившихся там уже многие годы.
Удар был тяжким. Бодуэн со знатнейшими баронами явились к Мануилу, убеждали, молили Его Царственность не упускать невозвратимую возможность затоптать змеиное гнездо, покончить с джихадом навеки. Но Комнин, воочию узрев Алеппо, понял, что осаждать этот город его армии пришлось бы месяцами. И ради чего? Зангиды действительно не представляли опасности для Ромейской империи, наоборот, они соперничали с ее врагами – конийскими сельджуками – и тем самым держали их в узде. А Нуреддин тут же посулил василевсу двинуться со всем своим аскаром против главного из конийцев – анатолийского султана Кылыч-Арслана. Поэтому император не видел резонов тратить время, деньги и силы на обуздание сирийских басурман:
– Нуреддин тяжко болен, он больше не опасен Святой Земле. А Антиохию я особо взял под свою защиту, исмаилитяне не посмеют нападать на вассальный мне город.
Бодуэн продолжал стоять, понурившись, и такое горькое разочарование и упрек читались в его глазах, что василевс пожевал темными губами, перекрестился и добавил:
– Нуреддин грозится казнить всех этих узников, если я не договорюсь с ним. Когда я предстану перед своим судией, что я ему скажу? Что предпочел войну спасению шести тысяч христианских душ? Большинство из них – ваши единоверцы и соратники.
Король только зубами скрипнул. Большинство пленников – ненадобные франкам германцы, гниющие в алеппских застенках уже десяток лет, со времен неудачного крестового похода Конрада. Никто из них в Палестине ни на единый день не задержится.
Рейнальд, который ради мира с ромеями в ногах у императора валялся, больше других негодовал на предательство Мануила. Как близки они были к тому, чтобы захватить вражескую опору, ворваться в ворота недоступной твердыни, промчаться с триумфом по узким улочкам, разграбить сокровища, разорить мечети, овладеть недосягаемой цитаделью! А теперь кто знает, как и когда это случится?!
Не удержался, сверкнул наглыми глазами из-под темных бровей:
– В день суда Ваша Царственность скажет Всевышнему, что Святая Земля и Гроб Господень стоили шести тысяч воинов, которым Господь давно велел за себя сражаться и погибнуть во имя Свое.
Мануил взглянул на него холодно:
– Я уже убедился, князь, что для вас у человеческой жизни нет никакой ценности, будь то кипрский крестьянин или великий врачеватель, – завершая аудиенцию, добавил в утешение убитому разочарованием Бодуэну: – Вы, франки, так могущественны, что вашему королевству ничто не угрожает. И Гроб Господень и все прочие Святые места в полнейшей безопасности.
ebooksa