– Ты что, не соображаешь, что без союза с Византией один король не спасет тебя от Нуреддина? Первое, на что он тебя надоумил – выгнать греческого патриарха! Думаешь, это императору понравилось?
Обычно Бо от бессилия и досады только слюной брызгал и заикался нестерпимее обычного, но на сей раз неугомонная Мария взбесила его:
– Пппотаскуха! Я тттебя… – топнул ногой, чтобы помочь словам вылететь: – Я тттебя в монастырь запру!
– Правильно маман говорит, что ты полный кретин! Бодуэн прикидывается твоим покровителем, а много тебе с него толка? В Константинополь он почему-то триполийскую тихоню отсылает!
Бо – рослый, но ниже покойного отца, сильный, но не чета Пуатье, пригожий, но не сравнить с Раймондом, – уподоблялся погибшему князю только одним – бешеными приступами ярости. Бросился на сестру, чтобы треснуть ее, но Марию не так-то просто догнать – быстрая, ловкая, она белкой скакала вокруг стола, выплевывая в лицо брату:
– Да, да! Использует тебя! Испппппользует! Боится союза Антиохии с ромеями!
Заика метнул в негодницу серебряным кубком, да с такой силой, что кубок, ударившись о каменный пол, расплющился в лепешку и оставил на плите трещину. Но все же от слов Марии давало трещину и его доверие к венценосному родичу и сюзерену. А шальная задира уже понеслась к матери в скрипторий – жаловаться на недотепу-брата и требовать помощи. У греческих писцов уши вытянулись длиннее бород.
Расстроенная, измученная, вынужденная заниматься докучными документами и рассматривать назойливые прошения в то время, когда на самое насущное – уплату рыцарям – средств не хватало, Констанция схватилась за голову:
– Что я-то могу поделать?!
Одна Изабо хранила спокойствие. Когда умчалась Мария и удалились писцы, навалилась на хрупкий пюпитр пышной грудью:
– Мадам, может, еще не поздно все поправить. Если бы Мануилу не терпелось так же, как семейке Сен-Жиля, брак давно был бы заключен. Но жених всячески мешкает и тянет, продолжает выяснять подробности о нареченной, будто надеется узнать что-нибудь, что позволило бы ему отказаться от нее.
– Он и с Бертой-Ириной тянул годами. Но король уже послал в Константинополь Отто фон Рисберга за объяснениями.
Пюпитр хрустнул и покосился. Изабо невозмутимо выпрямилась:
– Спросил бы меня лучше. Мне для ответа не надо на Босфор таскаться. Я, сидя здесь, знаю, почему этот брак так бесконечно откладывается и, скорее всего, никогда не состоится. Помните, мадам, сама Годиэрна публично признавалась, что Мелисенда – вовсе не дочь ее покойного супруга?
Рука княгини, выводившая подпись, дрогнула, на драгоценный пергамент легла жирная клякса:
– Годиэрна, действительно, в разгаре ссоры с мужем ляпнула, что Мелисенда, мол, «моя» дочь, но мало ли, что скажет в ярости безудержная женщина, Изабо. Ты же понимаешь, что значит подобное обвинение? Это уничтожит доброе имя юной девицы, рассорит нас с Бодуэном и с Триполи…
Констанция встала, свитки раскатились по плитам, в волнении заметалась между стенами, не замечая, что топчет чужие мольбы и надежды. Изабо насмешливо протянула:
– Надо же, какая беда – потерять таких незаменимых сторонников! Да Бодуэн с вами поступил не лучше, чем со своей матерью или со мной, ваша светлость, – впервые Изабо говорила о бывшем возлюбленном не с жалобами и слезами, а сухо и язвительно.
– Пресвятая Дева наказала его за тебя, Изабо. Живот Феодоры по-прежнему плоский. Нетерпеливый Амальрик уже собственного первенца окрестил Бодуэном, не иначе, как к престолу примеряет.
– Да, мадемуазель Сибилла уверяет, что это ужасно плохая примета и для венценосца, и для новорожденного.
ebooksa