Немец, похоже, решил сразу же переодеться. Он перекинул через голову ремень автомата. И в тот момент, когда он нагнул голову и старшина увидел белую полоску его шеи, Нелюбин мгновенно, с силой рубанул по этой полоске тяжёлым, как сапёрная лопата, осколком. Немец охнул. Старшина ударил ещё и ещё, потому что некоторые удары не достигали цели, попадая по каске и соскальзывая. Немец упал на колени, сунулся прямо в ноги старшине своей белой исцарапанной, избитой его осколком каской, замычал, загребая раненой рукой снег.
– Вот тебе, ирод, твой трохвей! – выдохнул Нелюбин тяжело сквозь стиснутые зубы, где-то в глубине души испытывая смутное чувство тревоги и жалости, подобное тому, какое он испытывал до войны, когда забивал привязанного к тополю бычка.
И в это время старшина увидел бронебойщика. Тот шёл к ним по танковой колее, волоча за ремень винтовку Калинкина.
– Бери, надевай, – он швырнул бронебойщику полушубок и выругался.
Но ругался старшина не на бронебойщика, а на себя. Что связался с этим полоумным, который, того и гляди, и себя погубит, и его с Калинкиным? Потом он стащил с немца валенки и тоже бросил их бронебойщику. Немного посидел на снегу, наблюдая, как бронебойщик путался в рукавах, потом перевернул немца, развязал на груди узел шали и снял с него шаль. А потом, отдохнув и подумав, содрал и шинель.
Автомат оказался без патронов. Рожок был совершенно пуст. Запасных при немце тоже не оказалось. Видимо, все боеприпасы оставил товарищам, которые ушли на восток, развивая наступление в глубину, в направлении на Минское шоссе.
Старшина отбросил в сторону автомат и приказал бронебойщику возвращаться к танку, к Калинкину. Он сунул ему шинель и шаль.
– Подстели снизу и укрой, чтобы не замёрз. Да живей соображай!
А сам перепрыгнул через танковую колею и побрёл к лежавшим в черёмушнике танкистам.
Танк ещё горел. Ветер стаскивал с сизой брони чёрный дым и развешивал его по окрестным кустам и деревьям, разносил по затоптанному снегу, делая пейзаж более угрюмым и чудовищным.
Это мой танк, подумал устало старшина. Потом он отыскал в снегу пистолет, из которого стреляли в него несколько раз, но не попали, обшарил одежду танкистов, лежавших в скрюченных позах вокруг воронок. От них пахло смазкой и дымом. Так пахло от трактористов, когда зимой они приезжали в колхоз из районной МТС на заготовку дров и разогревали факелами поддоны моторов своих тракторов. Теперь «трактористы», убитые осколками его гранат, лежали в чёрном закоптелом снегу и ни о чём уже не думали. Ни о дровах, ни о русских ПТО. В карманах их комбинезонов и курток он нашёл несколько индивидуальных медицинских пакетов, плитку шоколада и две запасные обоймы к «парабеллуму».
Глава девятая
В полках подсчитывали трофеи и потери. Но и без сводок и донесений командарм знал, что больше всего досталось 222-й.
Дивизии вернули позиции, утраченные несколько дней назад в результате внезапного прорыва немцев. Но на некоторых участках бои ещё продолжались с прежним ожесточением. Немцы пытались удержать плацдармы на восточном берегу, используя для этого окопы и укрепления, сооружённые бойцами 33-й армии в октябре-ноябре. Теперь некоторым батальонам и ротам приходилось штурмовать свои же доты и брать с боя отрытые ими же самими траншеи. Мелкие группы немцев бродили по тылам. Это были отбившиеся от своих частей во время боёв, различные тыловые подразделения, которые успели втянуться в прорыв вслед за первым эшелоном, обозы снабжения, а также разведгруппы. В лесу там и тут слышались стрельба и взрывы ручных гранат. Это заградотряды и спецчасти прочёсывали леса и овраги.
Командарм выслушал утренние донесения из дивизий и бригад и сказал своему начштаба:
– Поедемте-ка, Александр Кондратьевич, в дивизию Лещинского. На сегодняшний день самый слабый участок у нас там. Надо решить, куда поставить свежие бригады.
Он намеренно сказал именно так: «…в дивизию Лещинского». Член Военного совета покачал головой и покосился на Камбурга, который возился со своей трубкой и делал вид, что занят только ею.
И уже на улице, когда садились в машину:
– Надо подумать о кандидатуре на должность выбывшего командира двести двадцать второй.
– А может, Михаил Григорьевич, надо возвратить полковника Боброва? Прошло некоторое время, достаточное для того, чтобы подумать и взять себя в руки. К тому же он в последних боях проявил себя с лучшей стороны.