– Только в лес.
– А через лес, пятнадцать вёрст и – станция. То-то и дело… Начнут дознаваться, и выяснится, что именно тебя, Курсант, и не было целый день в деревне. И поволокут. Тебя да моих овечек. А?
Пелагея недовольно дёрнула плечом. Хотела что-то сказать сгоряча, но передумала.
– Мы, Пётр Фёдорович, весь день лес возили. Лес да дрова. Люди видели.
– Эх, Курсант, Курсант. Командир ты, может, и хороший… Расскажу я тебе сказочку. Недолгую. Четыре года тому назад братенника моего судили. Знаешь за что? На сеялке стоял и уснул. Зерно в бункерах кончилось, и трактор, может, с час, впустую сеялку по полю протаскал. Потом спохватились. Оно, может, и ничего, обошлось бы. Пересеяли бы ту лысину. Степан несколько суток не спал. Колхоз в передовые выводил. Но тут, надо ж такому случиться, уполномоченный НКВД из района приехал. Его к нам в колхоз от райкома на посевную прислали. Вот он себе занятие по душе-то и нашёл. И – пошло… Саботаж! Вредительство! А Степан у нас в колхозе первый стахановец был! Десять лет дали. На Колыму братень пошёл. Не за здорово живёшь… А знаешь, кто тут у нас был уполномоченным НКВД? А товарищ Артёмов. Командир партизанского отряда, которого недавно в Аксиньиной лощине застрелили. Видел я его. На санях лежал. Полицаи его раздели. Одёжа, видать, ладная была. Командир всё же. В обтрёпках ходить не будет. Вот везут его по деревне, а я смотрю на него, убитого и раздетого, и ни один нерв во мне не шевельнулся, чтобы пожалеть его. Ну? Что? Понравилась тебе моя сказочка? Я не думаю, что нонешняя власть к народу будет добрее. Те-то заложников не брали. А эти… Эти ни детей наших, ни матерей, ни стариков не пожалеют.
– Хорошо, Пётр Фёдорович, я вас понял. Своих я уведу. Вяземских, думаю, тоже. Но за остальных не ручаюсь. Они – сами по себе.
– Уведу… Вы-то уйдёте… А что нам делать? Ладно, Кузьма, может, и промолчит. Не станет пока нас под стебло совать. Но его молчание тоже – до поры, до времени… Но тогда уж, если в лес, обратно вам ворочаться нельзя. А тут вроде: ушли и ушли, с нас какой спрос?..
Уже стемнело, когда Губан обежал Прудки и оповестил окруженцев о том, что велено собраться на пруду, в ракитах.
Собрались не все. Но Кудряшов, Губан, все вяземские и ещё двое пришли точно в назначенное время.
Воронцов изложил все обстоятельства, в которых оказались и они, и местные жители. Рассказал и о поджоге вагонов с боеприпасами на железнодорожной станции, и о заложниках, и о том, что специальные подразделения жандармерии и местные полицейские проводят регистрацию всех бывших военнослужащих РККА. И подытожил:
– Нам надо уходить.
Ответом ему было молчание. Ни страха, ни озлобленности в том молчании он не почувствовал. И тут скрипнул снегом Кудряшов.
– Недолго жили в тепле и холе, – сказал он. – Оно, конечно, одно из двух: или просто перепишут, соберут барахло и уедут. Или на всякий случай кое-кого заберут. Хотя бы для острастки. В колонну и – на Юхнов. Там, говорят, уже и концлагерь оборудован. Добро пожаловать, доблестные бывшие воины Красной армии!.. Так что я тоже думаю, что надо смываться отсюда. Хотя бы на время. Курсант прав.
Вяземские, будто оцепенев, молчали. Молча посматривали на своего командира. Воронцов знал: у них не принято было молвить слово прежде, чем скажет своё лейтенант. Понимал Воронцов и то, что больше всех наскитались в лесах, натерпелись всякого лиха именно они. И им сейчас срываться с насиженного… Только-только пришли в себя, отоспались, стали малость отъедаться, и снова – в лес.
– Послушай, Курсант, или как тебя там, – заговорил вдруг один из окруженцев, которого все звали Владимиром Максимовичем и который был вдвое старше любого из них. – Я хотел бы знать следующее: первое – куда ты намерен вести людей в такую стужу? Второе – будет ли тёплый ночлег? И третье – обеспечение и прочее… Вопрос понятен?
– Первое: я не заместитель командира полка по тылу, – резко ответил Воронцов, – и всё из перечисленного вами обеспечить даже такому небольшому количеству людей не могу. Второе: я веду людей не в стог и не под ёлку. База есть. Но о ней я скажу только тем, кто пойдёт со мной. Третье: многое придётся сделать для себя самим. И последнее, самое главное: уходить надо. Чтобы не ставить под удар местных жителей. А вы, Владимир Максимович, меньше всех из нас похожи на местного жителя, и любой фельджандарм это определит сразу.
Снова они слушали тишину и напряжённое дыхание друг друга.
– Раненых предлагаю всё же оставить, – сказал Владимир Максимович.
– Что касается раненых, тут решение должны принять вы. Это ваши люди.
– Да, конечно. Во сколько выступаем?