Шли, засыпая на ходу и время от времени натыкаясь друг на друга сонным, пылающим лицом – в холодную сырую шинель идущего впереди. Так и продвигались слепым маршрутом, пока их не остановил окрик:
– Стой! Кто идёт?
Из предрассветной вязкой темени выступила фигура часового. Часовой стоял на взгорке, прямо над ними, и казался огромным в своей плащ-палатке, как скала, наполовину покрытая снегом.
– Свои, – отозвался Воронцов и не почувствовал облегчения.
– Какие ещё «свои»? Свои все уже ушли к Медыни. – В голосе часового чувствовалось желание им поверить, и он, должно быть, верил, что пришли действительно свои, но обязанность предписывала иное. – Какой части?
– Подольское пехотное… Шестая рота.
Часовой молчал. Он нависал над ними чёрной скалой и молчал.
– Кто командир роты? – наконец спросил он.
– Старший лейтенант Мамчич, Леонтий Акимович. Кто тут из наших? Мне нужно к командиру роты или отряда.
– Пойдёмте.
Часовой повёл их по едва заметной тропе вверх.
– Стой! Кто идёт? – снова окрик из темноты. – Климов? Ты? Какого хрена? Опять кого-то ведёшь?
– Веду, – отозвался часовой. – Ещё шестерых.
Спустились в траншею. Траншея свежая, ещё не подчищенная. В ней пахло теплом земли. И шедшим следом за часовым сразу захотелось где-нибудь тут же притулиться и уснуть.
– Не вздумайте закурить, – предупредили их в траншее уже другие голоса.
– Я им закурю, – незло засмеялся часовой, видимо, тоже почувствовав их состояние, – по уху прикладом…
Воронцов хотел было что-то сказать часовому, но усталость была настолько сильна, что и языком шевельнуть стоило неимоверных усилий.
– Туда, – приказал часовой.
Вскоре они остановились перед землянкой, вход в которую был завешен шинелью.
– Товарищ лейтенант! – позвал часовой.