Я знала, что туристы права на работу не имеют, но придерживалась мнения, что всегда лучше говорить правду. Доказать, что я не хочу остаться в Америке, я всё равно не смогу, так как на лице моём крупным, жирным шрифтом написано: «Я ОЧЕНЬ ХОЧУ ОСТАТЬСЯ В АМЕРИКЕ». Посему мне представилось более разумным доказать другое, а именно, что даже если я и останусь, большого вреда Америке от этого не будет, даже наоборот, Америка расцветёт пышным цветом и наконец-то займёт подобающее ей место в мировой культуре.
– Буду работать, причём с удовольствием, но только и только, если смогу законно поменять тип моей визы на рабочую, – нагло заявила я своему интервьюеру, при этом физиономия моя искренне излучала проникновенный американский патриотизм.
К моему удивлению, услышав явно нетрадиционный ответ, посольский работник буквально просиял. Он взял телефонную трубку, с кем-то связался и стал что-то долго на недоступной для моего понимания скорости рассказывать по-английски. Потом он послушал, что говорят ему, сказал: «She is charming!» (наконец, хоть до кого-то дошло!), повесил трубку и улыбнулся настоящей американской улыбкой.
– Я вас поздравляю, вы получили визу. Езжайте, радуйтесь, надеюсь, всё у вас будет хорошо. Послезавтра приходите за паспортом, – явно одобряя мой план, ошарашил меня мой интервьюер. Вот чего уж никак не ожидала услышать от человека, выдающего туристические визы!
От волнения и напряжения у меня подкашивались ноги. Мила же всё-таки эта иностранщина! Даже можно в чём-то убедить. Не успела я отойти от окошка, как люди, сидевшие в зале ожидания, окружили меня, чтобы подробно разузнать, что же это такое нужно сказать, чтобы пустили. Они все меня поздравляли, мой триумф внушал им надежду.
Я кое-как выползла из посольства и сразу же увидела Арика. Ситуация была полностью противоположна ленинградской: там меня ждал радостный папа, который никак не мог поверить, что меня не пустили. Здесь же меня ждал Арик, готовый утешать и развлекать и никак не могущий поверить, что мне дали разрешение на въезд. Из посольства мы снова поехали в трансагентство и теперь уже в последний раз поменяли билет на Ереван. Через два дня я получила визу. Правда, сперва её поставили неверно, но потом (по счастью, в тот же день!) исправили. Оставалось обменять деньги и достать билет. Папа делал всё, что мог – по ночам стоял в очереди в банке, пытался достать билет в разных авиакассах Еревана. Чего только не сделаешь для того, чтобы выпроводить любимую дочь?! Выпроводить, да подальше, да навсегда?! Мы успешно обменяли деньги. Теперь у меня было на поездку целых 330 долларов. Но на билет денег не хватало, так что мы собирались у кого-нибудь занять, всё же такой достойный повод! Однако не пришлось.
Мой дедушка (единственный тогда ещё живой из всех моих бабушек-дедушек, писатель, отсидевший в тридцать седьмом году) словно почувствовал, что нужна подмога и принёс свои писательские сбережения – гонорары от книг и статей – в настоящей советской продуктовой сетке с дырочками, без какой-либо упаковки: уголки купюр торчали из авоськи во все стороны. Его отца, тоже писателя и переводчика, в тридцать седьмом году расстреляли в той же тюрьме (за знание многих иностранных языков), а ему даже не сообщили об этом! Забегая вперёд, скажу, что через двенадцать дней после моего отъезда в Америку дедушки неожиданно не стало. Образ доброго, немного жалкого, едва начинающего нуждаться в помощи одинокого старичка в чёрной ушанке и с чёрной сеточкой, которую он так трепетно вёз на общественном транспорте и из которой так честно, открыто и беззащитно торчали деньги на мой билет, навсегда врезался в мою память.
Итак, деньги нашлись, но купить билет в Ереване было просто безнадёжно. Люди бывалые посоветовали нам ехать в Москву, там, говорят, билет можно достать за два-три дня до вылета самолёта. Мы с папой решили так и сделать. В начале ноября я попрощалась со всеми своими родственниками и друзьями чуть ли не навсегда. Я покидала Советский Союз, разваливающийся, но ещё не развалившийся, и всё могло пойти по кто его знает какому пути. В Москву я летела, как всегда, с папой. О том, каково было прощаться с мамой и братом, не пишу. Мне самой было нелегко, но после того, как у меня появились собственные дети, я лучше поняла, что тогда испытывали родители.
В холодный осенний день мы прибыли в Москву. Поселились у нашей доброй знакомой и сразу же связались с человеком, носившим весьма убедительное для такого случая имя – Варужан. Как нам сказали, раньше он уже помогал с билетами нескольким людям. Задачу упрощало то, что на сей раз билет нужен был всего один. И действительно, через какое-то время Варужан сообщил, что дело сделано – 21-го ноября я лечу в Нью-Йорк. Последние дни я прощалась с разными знакомыми, а папа в это время переводил мои статьи на английский язык – авось пригодится.
Я дала знать Метью, что получила визу и сообщила, когда буду в аэропорту Кеннеди, чем вызвала его глубокое разочарование в деятельности американского государственного департамента.
В назначенный день мы прибыли в аэропорт Шереметьево рано, с большим запасом времени. Отъезжающие явно волновались: а вдруг что-то не так, а вдруг в последний момент не выпустят. Некоторые летели большими семьями, другие – по двое, а некоторые, как я, – в одиночестве. Кто-то навсегда, кто-то ненадолго. Мы с папой молча нервничали. Наконец, объявили нашу проверку и посадку. Я прошла мимо какого-то милиционера, и тут оказалось, что всё: папа остался позади, а я – за невидимым барьером, и мы даже не попрощались. Я стала плакать.
– Девушка, почему вы плачете? – удивлённо и довольно строго спросил милиционер.
– Потому что не попрощалась с папой, – почти рыдая, ответила я.
Милиционер оказался удивительно добрым, хотя тщательно это скрывал. Он помолчал, посмотрел на меня, потом на толпу провожающих, видимо, прикинул и, будучи настоящим профессионалом, моментально определил, кто в толпе – папа, с которым не попрощались и из-за которого так плачут. И тут он, с тем же неприступным, строгим, даже грозным и абсолютно не одобряющим всяческие сантименты видом, совершил гражданский подвиг.
– Попрощайтесь с папой!!! – строго приказал милиционер.
А ведь мог сказать: «Гражданка! Тогда идите и прощайтесь с папой, и незачем вам лететь в Америку!» Или другой вариант: «Женщина! Определяйтесь: или прощайтесь с папой, или отправляйтесь в Америку. И нечего здесь лужи делать!»
Мы с папой обнялись, поцеловались через какую-то границу.
– Только будь осторожна и ни за что не возвращайся, – сказал папа напоследок.
Благодаря подарку великодушного советского милиционера нам обоим стало значительно легче, и я, наконец, ушла – растворилась в толпе улетающих.
Вылет задерживался. И пока я сидела с совершенно пустой головой сперва в накопителе, а потом в самолёте, папа в залах аэропорта Шереметьево испытывал волнение и ужас. Оказывается, после окончания регистрации в аэропорту начали происходить интересные события: сперва в таможню ворвались какие-то люди и сразу же без проблем оформили билеты для двух женщин. Затем из самолёта высадили плачущую женщину с тремя девочками. Папа боялся, что и со мной может случиться что-то такое, тем более, что самолёт всё не вылетал. У справочного бюро он увидел самого Варужана – великого человека, обладающего неограниченными возможностями. Тот папу несколько успокоил, сказав, что такого законного билета, как у меня, нет ни у кого.
ebooksa