В Маньчжурских степях и дебрях

22
18
20
22
24
26
28
30

Пока еще с нашей стороны не было ни одного выстрела…

Лес еще молчал.

Он стоял темный и мрачный… Тихо шевелились верхушки деревьев… Серый, густой туман дымился между деревьями.

Нервно, лихорадочно сыпались в лес выстрелы с японской стороны…

Казалось, японцы хотели засыпать пулями весь лес, истребить в нем все живое… Казалось, им была дорога каждая минута, каждая секунда, и они торопились сделать как можно больше выстрелов, — пока еще враг не показался из лесу.

Конечно, они стреляли наудачу.

Точно сбитые градом или сломанные ветром падали сучья, ветки и листья.

Но падали и люди…

Трава обагрялась кровью, слышались стоны…

Приподнимаясь на локте, раненый воспаленным взглядом провожал проходивших мимо товарищей… Беззвучно, медленно шевелились побелевшие губы… Глаза точно становились больше, прозрачней, точно озарялись изнутри проникнувшим их на сквозь светом. Точно измученная душа билась в них, как в окна, и молила, чтобы и мир откликнулся на её страдание… и увидел ее в этих больших сияющих глазах и увидел сквозь них глубокую и жестокую муку…

— Подобрать!

Только всего!

Остановиться нельзя… Нужно идти. Только ненависть впивается в сердце… Мрачно вперед, между деревьями, смотрят из-под сдвинутых бровей хмурые глаза… Пальцы крепко сжимают винтовку…

Кажется, деревянная накидка ствола лопнет, как сухая щепка под пальцами.

Вон еще упал…

Пуля угодила прямо в сердце…

Навзничь грохнулся… Царапает грудь… Рубашка на груди и руки потихоньку покрываются кровью… Знает, что нет спасения… Только шепчет:

— Братцы, ах, братцы…

Мигает глазами… На ресницах слёзы.

Силится поднять голову — нет силы… Слышит, должно быть, как около глухо стучат сапоги… Ведет глазами кверху, чтобы увидеть кого-нибудь, какое-нибудь знакомое лицо, но перед глазами какая-то темная муть…