Остановился. Смотрю — батюшка… Шляпа это соломенная, ряса парусиновая… Зонт между коленями. Огромадный зонт: разверни — прямо палатка… Сам правит. Увидел меня…
— Тпру!
Дернул за левую вожжу, свернул немного в сторону, сам перегнулся на мою сторону с тележки… Этак руку к глазам… Прищурился… смотрит.
— Сорокин, ты?
— Я-с, — говорю. — Хлеба изволили выехать поглядеть?
— Да, — говорит.
И вижу порылся, порылся в кармане, вытащил из кармана пучочек.
Смотрю — гречиха…
— У меня, — говорит, — ранняя.
— Дозвольте, — говорю.
Гляжу, — и то. Совсем почти готова, хоть коси.
— Ну, — говорит, — прощай, Сорокин! Опять поставил лошадь, как надо, задергал вожжами.
— Но!
Громых — громых. Поехал дальше.
И я тоже дальше пошел.
Выхожу на луг. Вижу сено ворошат. Бабы это, девки. Песни поют. Далеко слышно…
Навстречу воз едет. На возу мальчонка сидит в одной рубашонке.
Мужик идет около воза с граблями. За возом жеребенок бежит шершавый, шершавый… Пылит, окаянный, а сам:
— Э-ге-ге-ге-ге…
Так и звенит на весь луг.