— Ото ж хмара яка, це ж не море, а сплошное недурозумение.
Сильная волна дернула баркас и окатила нас брызгами. Востров крепче сжал руль, бившийся у него в руках, и прибавил ходу.
— Иващенко! — закричал он. — Натяни брезент на нос!
Иващенко покосился на Вострова, ничего не ответил и, держась за банки, полез к носу. Сидя на корме, я видел, как он то проваливался вниз, исчезая в брызгах, то взлетал кверху. Неспеша, аккуратно привязал он брезент, и пополз обратно.
— Страшно, Федя?! — закричал ему Востров, целя носом баркаса поперек волны.
— Страшно?! А звестно страшно, це ж не земля.
Красноармейцы: были последнего призыва, оба молодые, безусые и розовые. Казалось, что от них еще молоком пахнет.
Ветер крепчал. Море уже покрылось барашками, и пышная пена катилась по воде. Со всех сторон подымались водяные холмы, обрушивались, снова подымались и снова с шумом и грохотом валились.
— Это что… — сказал Востров. — Это пустяки! Свежеет… Молись своему богу, Федя!
— Мой бог был, да весь вышел, — ответил Иващенко и начал скручивать цыгарку. Его сосед впервые зашевелился и сказал:
— Дай табаку.
Они свернули самокрутки и закурили. Востров поглядел на меня и радостно закричал:
— Благодать! Ах, благодать какая! Генуэзская крепость, Сокол, Новый Свет оставались позади. Востров взял сильнее в море, и волна начала бить в борт. Баркас беспомощно закачался, винт поднялся над водой и, лишенный сопротивления, бешено завертелся. Я невольно вздрогнул и Востров почувствовал мое движение.
— Ничего! Держись крепче!
Несколько минут на баркасе царило молчание, потом безмолвный до сих пор красноармеец произнес:
— Товарищ Востров, никак в море судно.
— Где?
— С левого борта.
Востров передал мне руль и встал. Руль бешено рвался из моих рук, волна поворотила баркас, баркас накренился, черпая бортом воду.
— Лево руля! — закричал Востров, — баркас потопишь!