— Нет, — отвечал он, — он не ручной, но смирный. На всякий случай плетку я с собой все-таки захватываю. К шимпанзе — даже совсем незнакомым — я хожу без всяких предосторожностей. Ну, а этим очень-то доверять нельзя!
В виду этого оранг-утанов здесь никогда не выпускают погулять и полазить на воле, как это делается с шимпанзе.
Я пишу эти строки в разгар гнилой берлинской зимы; но в дни потеплее уже чувствуется, что весна не за горами. Хассо и Клео пока вполне благополучны, и надо надеяться, что они не захворают до наступления тепла. С весною, кто-знает, может быть, явятся надежды на получение потомства. Если бы это случилось, это было бы самой интересной новинкой в жизни зоосадов Европы. Разные другие виды обезьян сравнительно легко плодятся в неволе; но с человекоподобными обезьянами такие случаи — редчайшая из редкостей. За все время существования роскошного Зоосада в Берлине лишь однажды, в 1922 году, был случай рождения шимпанзе; о рождении в Европе оранг-утанов не приходилось ни слышать, ни читать.
Кап. Ноэль
МАТЬ ЗЕМЛИ
Меня постоянно опрашивали об ужасах к лишениях, перенесенных во время наших экспедиций на Эверест. Когда я отвечал, что никаких ужасов нам переживать не приходилось и что лишения, испытанные нами, нисколько не отличались от лишений, испытываемых вообще исследователями девственных стран, — мои слушатели смотрели на меня широко открытыми глазами.
Оно и понятно. Нам кажется страшным всегда то, чего мы не знаем. Опасность и лишения вблизи, утрачивая свою загадочность, представляются самым обыкновенным явлением. Серьезность их учитывается только впоследствии, когда они миновали.
Подводя итоги экспедиций на Эверест, я могу совершенно искренно заявить, что никогда я не чувствовал себя так прекрасно, как во время восхождений на высочайшую в мире гору. Для того, чтобы понять такое состояние, надо, прежде всего, познакомиться с горами, полюбить их своеобразную и могучую природу, а не полюбить ее невозможно, раз попадешь в ее об’ятия.
После выступления из местечка Даржилинга, в Непале, нашим первым этапом при восхождении на Эверест в 1924 году было огромное снежное поле, начинающееся в восточной части Ронгбукского ледника, лежащего на высоте около 6.000 метров.
Это — самое возвышенное ледяное поле в мире, превосходящее своей высотой Памирское плоскогорье, приблизительно, на 2.600 метров, было обследовано нами еще в 1922 году. Тогда нашим исходным пунктом была терраса, лежащая на высоте 4.600 метров. Оттуда мы производили разведки. Изо дня в день нащупывали мы путь, устраивали склады провизии и медленно продвигались дальше, прорубая себе дорогу среди ледяных глыб.
Достигнув Ронгбукского ледника, на высоте 5.000 метров, мы стали на нем лагерем, и после целого ряда разведок добрались до Ледяного Озера (т.-е. до высоты 5.400 метров), от которого спускалась широкая долина на запад.
Перед наш открылась действительно сказочная картина страны вечного льда и снега. Фантастические узоры окружающих озеро береговых скал напоминали собой какие-то гигантские замки. Выветриваемые веками, скалы казались ажурными и изрезанными хитросплетенными узорам, которым мог бы позавидовать самый искусный ваятель. На фоне лазурного неба, эти замки, блистающие белизной под яркими лучами солнца, переливались бледно-зелеными полутонами.
А солнце! Что это было за солнце! Такого дневного света мне еще не приходилось видеть нигде. Казалось, что масса раскаленного добела металла просвечивает через кристаллическую призму. Этот свет падает вертикально и, отраженный сверкающим снегом, ослепляет глаза. Без предохранительных зеленых очков обойтись невозможно, — ослепнешь. Все пространство вокруг представляется будто бы засыпанным осколками драгоценных самоцветов и бриллиантовой пудрой.
Вид ночного ландшафта не уступает дневному. Под холодным светом луны все серебрится и трепещет. Контуры снежных вершин тонут в полупрозрачном ночном мраке. Они постоянно меняются, принимая самые причудливые облики. Сумерек здесь не бывает. Ночь наступает мгновенно. Не успеешь опомниться, как становится темно. А ветер дует все с одинаковой силой, играет снежным пухом, вздымает его в бесконечную высь затейливыми воронками и винтами или рассыпает по долине блестящим серебристым песком.