Всемирный следопыт, 1927 № 05 ,
Керим горько покачал головой над мертвым соколом, когда мы сошлись у брошенной ноши. С полчаса мы горячо объяснялись с лезгином, совершенно забыв, что не понимаем друг-друга, но ясно чувствуя наше взаимное глубокое огорченье от неудачи.
Скоро мы спугнули еще одну индейку. Она опустилась на другом гребне горы, но сил у меня уже не было, да и долина разошлась слишком широко. Я ощутил с ясностью, что мне уже не суждено убить индейку. Но Керим решил итти за ней: в его глазах я видел подлинное дружеское сочувствие. Я опять лег в камни. Керим пошел, но ему не удалось обойти птицу. Она слетела раньше, и пошла на этот раз вдоль гребня…
Бросив охоту на индеек, мы торопимся к ручью на ночлег. Мы идем теперь по высокому горному хребту, широкому и ровному, как спина уснувшего чудовищного животного. Лес остался далеко позади нас. Даже одиноких деревьев нет здесь. Альпийский луг зеленым ровным ковром расстилается под нашими ногами. Ни впереди, ни по бокам — нигде уже не видать гор, лежащих выше нас. Только отдельные вершины, покрытые снегом, неподвижно, точно во сне, степными курганами смотрят на нас сверху.
Мы идем высотой четырех тысяч метров, а может быть, и больше. Керим уверяет, что, кроме его предков, даже из лезгин никто не взбирался сюда.
Да, теперь мы вышли в открытый мир, как путешественники выходят в открытое море. Здесь мир был невиданно-широким, огромным и величавым. Алазанская долина сжалась и стала похожей на зеленую ленту, не шире проселочной дороги. Ширакская степь узкой полосой дымчатого марева закрыла горизонт. А с трех сторон от нас — горы, горы и горы. Суровые, строгие на восток к Дагестану, они впереди и позади нас покорно ласкались зелеными ступенями о ребра главного хребта, вершиной которого мы теперь шли. Рядом с нами — и ниже нас — повисли белые, легкие перистые облака, а еще ниже — пятно зеленого леса, легкие маски кустарников и темных скал. Небо было очень близко, вот оно — к нему можно прикоснуться рукой…
Альпийская галка — клушица — неуклюже бегала по лугу, выбрасывая вперед большой, светло-красный клюв и изредка перекликаясь с невидимой подругой. Крики их в разреженном воздухе похожи были на тихие удары речных камней. Золотистые щуры и стрижи низко и бесшумно мелькали в воздухе.
Пестрый стенолаз, похожий на летучую мышь, смотрел на нас со скалы зрачками маленьких глаз.
А там, вдали — ниже нас и наравне с нами — парили черные и седоватые хищники — орлы и грифы, садясь иногда отдохнуть на снеговую вершину.
Добыв клушицу, мы повернули под гору, где и нашли истоки Кахет-чая. Здесь же был шалаш, устроенный раньше Керимом. Мы разожгли костер и расположились на ночь. С высоты я увидел звезду. Я поразился: мне показалось, что был еще ранний вечер. Так неслышно и незаметно надвигалась ночь в этом величаво-широком мире — бесконечном океане голубого пространства.
Глава IV
Пешком сквозь облака и тучи. — Я убиваю «ее». — Прилив радости и неожиданная баталия с медведицей. — Ливень в горах. — Керим в роли лошади. — Снова у тушин.
Солнце всходило за синими, неласковыми тучами. Росы ночью не было. Керим озабоченно качал головой: погода явно менялась. Мне страшно не хотелось этого, Стараясь обмануть себя, я думал: «Керим недоволен, что мы так долго спали».
В скалах, недалеко от стана, я убил крошечную седую совку — «биль-биль», как называл ее Керим.
Не успели мы пройти россыпями и спуститься в долину, как за нами с горных вершин поползли тучи, гонимые легким ветерком. Тучи шли быстро, одна из них пересекла путь, и мы вынуждены были прорываться сквозь ее мощную, разбухшую водяную вату.
Мы спускались большим каменным долом, некруто сбегавшим на запад. На пути стал попадаться мелкий, уродливый кустарник. Озабоченный непогодой, я не снимал ружья с плеч, никак не ожидая взлета дичи. И скоро раскаялся в этом. Саженях в пяти от меня, из навала камней, с шумом и характерным сухим клохтаньем поднялась индейка, а за нею выводок: три молодых птицы. Индейка пошла низом, птенцы поднялись вверх, как молодые тетерева. Я быстро потянул ружье с плеч, но птицы уже были вне выстрела. Я горестно глядел им вслед, но здесь судьба улыбнулась мне: в стороне снялся четвертый, отбившийся от выводка, индюшонок. Он обеспокоенно зацокал и свечой взлетел в воздух. Мой заряд настиг его в тот момент, когда он, задержавшись в воздухе, начал выправлять лет в прямую линию. Брошенной тряпкой индюшонок ткнулся в щебень.
Керим, не стрелявший в лет, восхищенным гортанным криком приветствовал выстрел. И я примирился со скромным даром Сарыбашского ущелья, хотя и долго еще досадовал на себя за то, что упустил старую индейку из-под носа.
Размером молодая птица была с российскую матерую тетерку. Окрас ее был довольно неопределенный: светло-бурое оперение отдаленно напоминало молодого глухаря; серая зигзагообразная пестрина и строение тела делало ее несколько схожей со стрепетом.
Я взбодрился. Мне захотелось еще побродить по россыпям гор, но Керим, указывая на клубящиеся вокруг тучи, торопил домой. И мы пошли кратчайшей линией, по берегу крутого оврага.
Вниз итти было несравненно легче. Пред нами открылась низкая впадина; здесь снова стали попадаться деревья и кустарник, зазеленела большая папоротниковая луговина, а за ней шел небольшой лесок, неширокой полосой огибавший высокую гору. Керим долго всматривался в луговину, что-то объяснял мне, потом резко свистнул. И я неожиданно увидел, как на другом берегу обрыва, за ручьем, на расстоянии не больше четырехсот метров, из густой травы лениво и недовольно поднялась бурая голова медведя, повела вокруг носом, потянула ноздрями воздух — и опять покойно опустилась в зелень…
Мы осмотрели овраг. Я пытался перейти его, но не мог. Нога предательски скользила по мокрым камням отвесных скал…