Белая таежка,

— Зачем? — вылетело у меня.

— Чтобы сравнить, из одного гнезда они будут или нет, если я вдруг там раньше вас на самородочки натакаюсь.

Конечно, Кольча отрезал дедушке маленький кусочек. Самородковое золото как свинец режется. Ногтем на нем можно сделать глубокую царапинку.

11

Вот и настал день нашего отплытия. Все снаряжение мы помаленьку вечерами вынесли к Малиновому озеру и погрузили в спрятанный там в камышах шитик. Возьмем его на буксир, сами сядем в Кольчину дюральку. У него дюралька мировецкая — широкая, на шлюпку смахивает.

Встали очень рано, едва солнце показалось над тайгой. Мама меня отпустила без особого восторга, разумеется. Если бы не дедушка Петрован, мне бы не вырваться. Ванюшку родители считают человеком самостоятельным, а Кольче тоже пришлось уговаривать мать не один день. Отец сразу встал на его сторону и привел матери слова дедушки Петрована: «Тайга их живо научит мышей ловить!»

Встретились мы, как было условлено, у Кольчиных ворот, и, когда тот появился на улице, я закусил губу, чтобы не расхохотаться, а у Ванюшки по привычке вылетел «ништяк».

Вот это принарядился!

— Ты знатный охотник, а мы твои проводники! — сказал я.

Кольча только отмахнулся, озабоченно поглядел на часы, и двинули мы к озеру. С Чистюнькой связывает его узкая протока-курья.

На мне и на Ванюшке одинаковые брезентовые куртки и парусиновые брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Что и говорить, бледновато выглядим мы рядом с Кольчей. На носу у Кольчи искрятся очки-консервы, вся грудь ремнями перехлестнута, джинсы с кожаными наколенниками и то место, на котором сидят, у них тоже кожей обшито. Как у кавалеристов времен гражданской войны. Рубашка на Кольче энцефалитка, ботинки горные, кованные железом. На поясе баклажка в чехле, охотничий нож в ножнах, транзистор-малютка, а на груди фотоаппарат и мощный морской бинокль. Да вдобавок ко всему наш Колокольчик цветастый платок на шею повесил, а на голову напялил какую-то модную шляпу со сжатыми по бокам полями, похожую на треуголку суворовских солдат.

Чак даже повизгивает от избытка чувств, он видит, что мы с ружьями и рюкзаками. Чак в диком восторге. А вот Дружок держится с большим достоинством, как и подобает держаться породистой собаке со знатной родословной. Подружились они быстро, легко и просто, но Чак сразу весьма недвусмысленно дал Дружку понять, что отныне старшим во дворе будет он и никому не позволит вмешиваться в его дела. Дружок перечить не стал, хватило благоразумия.

Сели молчком в дюральку, завели мотор и поплыли на озеро за шитиком. Сухой прошлогодний камыш стеной стоит по бокам курьи как спелая кукуруза. Стебли чуть ли не в черень лопаты толщиной. Набежит ветерок, и листья тихонько зазвенькают как стекляшки.

Потом опять тишина. От воды тянет сыростью и прохладой, как в знойный день из колодца.

Миновав кривунок, мы вылетаем на озерную ширь, и я успеваю заметить какую-то темную фигуру, шевельнувшуюся в нашем шитике, который выглядывал из зарослей камыша.

— Там кто-то есть!

Вот оно, начинается! У меня екнуло сердце. Ванюшка схватился за ружье, Кольча заглушил мотор, но лодка мчалась по инерции к шитику. Всполошились сидевшие на носу собаки. Кольча круто развернулся, чтобы в шитик не врезаться, захрустел подмятый камыш, повалившись на нас. Меня больно ударило ветками по щеке как наждачной бумагой. Ванюшка чуть не вылетел за борт.

— Кто в шитике? — привстав, крикнул Ванюшка чужим от волнения голосом.

Лодка сильно качнулась, чуть не зачерпнув бортом. Погасив бег, она ткнулась в камыши метрах в двадцати от шитика.

— Галка! — Я даже икнул от неожиданности.