Джонсон остановился. Глядя в упор на капитана, он неторопливо ответил:
- Хочу снять парня.
- Спустись сию же минуту вниз, черт тебя дери! Слышишь? Вниз!
Джонсон медлил, но многолетняя привычка подчиняться приказу пересилила, и, спустившись с мрачным видом на палубу, он ушел на бак.
В половине шестого я направился в кают-компанию накрывать на стол, но почти не сознавал, что делаю.
Я видел только раскачивающийся гафель и прилепившегося к нему бледного, дрожащего от страха матроса, похожего снизу на какую-то смешную козявку.
В шесть часов, подавая обед и пробегая по палубе в камбуз, я видел Гаррисона все в том же положении.
Разговор за столом шел о чем-то постороннем. Никого, по-видимому, не интересовала жизнь этого человека, подвергнутая смертельной опасности потехи ради. Однако немного позже, лишний раз сбегав в камбуз, я, к своей великой радости, увидел Гаррисона, который, не таясь, брел от вант к люку на баке. Он наконец собрался с духом и спустился.
- Чтоб покончить с этим случаем, я должен вкратце передать свой разговор с Волком Ларсеном, - он заговорил со мной в кают-компании, когда я убирал посуду.
- Что это у вас сегодня такой жалкий вид? - начал он. - В чем дело?
Я видел, что он отлично понимает, почему я чувствую себя почти так же худо, как Гаррисон, но хочет вызвать меня на откровенность, и отвечал:
- Меня расстроило жестокое обращение с этим малым.
Он усмехнулся.
- Это у вас нечто вроде морской болезни. Одни подвержены ей, другие - нет.
- Что же тут общего? - возразил я.
- Очень много общего, - продолжал он. - Земля так же полна жестокостью, как море - движением. Иные не переносят первой, другие - второго. Вот и вся причина.
- Вы так издеваетесь над человеческой жизнью, неужели вы не придаете ей никакой цены? - спросил я.
- Цены! Какой цены? - Он посмотрел на меня, и я прочел циничную усмешку в его суровом пристальном взгляде. - О какой цене вы говорите? Как вы ее определите? Кто ценит жизнь?
- Я ценю, - ответил я.
- Как же вы ее цените? Я имею в виду чужую жизнь. Сколько она, по-вашему, стоит?