- И да и нет, сэр, - последовал неторопливый ответ. - Свою работу я исполняю исправно. Помощник знает это, да и вы знаете, сэр. Тут не может быть жалоб.
- И это все? - спросил Волк Ларсен негромко и вкрадчиво.
- Я знаю, что вы имеете что-то против меня, - с той же тяжеловесной медлительностью продолжал Джонсон. - Я вам не по душе. Вы… вы…
- Ну, дальше, - подстегнул его Ларсен. - Не бойся задеть мои чувства.
- Я и не боюсь, - возразил матрос, и краска досады проступила сквозь загар на его щеках. - Я покинул родину не так давно, как вы, потому и говорю медленно. А вам я не по душе, потому что уважаю себя. Вот в чем дело, сэр!
- Ты хочешь сказать, что слишком уважаешь себя, чтобы уважать судовую дисциплину, так, что ли? Тебе понятно, что я говорю?
- Я ведь тоже говорю по-английски и понимаю ваши слова, сэр, - ответил Джонсон, краснея еще гуще при этом намеке на плохое знание им языка.
- Джонсон, - продолжал Волк Ларсен, считая, повидимому, предисловие оконченным и переходя к делу, - я слышал, ты взял робу и, кажется, не совсем ею доволен?
- Да, недоволен. Плохая роба, сэр.
- И ты все время кричишь об этом?
- Я говорю то, что думаю, сэр, - храбро возразил матрос, не забывая вместе с тем прибавлять, как положено, «сэр» после каждой фразы.
В этот миг я случайно взглянул на Иогансена. Он то сжимал, то разжимал свои огромные кулачищи и с дьявольской злобой посматривал на Джонсона. Я заметил синяк у него под глазом - это Джонсон разукрасил его на днях. И только тут предчувствие чего-то ужасного закралось мне в душу, но что это будет - я не мог себе вообразить.
- Ты знаешь, что ждет того, кто говорит такие вещи про мою лавку и про меня? - спросил Волк Ларсен.
- Знаю, сэр, - последовал ответ.
- А что именно? - Вопрос прозвучал резко и повелительно.
- Да то, что вы и помощник собираетесь сделать со мной, сэр.
- Погляди на него, Хэмп, - обратился Волк Ларсен ко мне. - Погляди на эту частицу живого праха, на это скопление материи, которое движется, и дышит, и осмеливается оскорблять меня, и даже искренне уверено, что оно представляет собой какую-то ценность. Руководствуясь ложными понятиями права и чести, оно готово отстаивать их, невзирая на грозящие ему неприятности. Что ты думаешь о нем, Хэмп? Что ты думаешь о нем?
- Я думаю, что он лучше вас, - ответил я, охваченный бессознательным желанием хоть отчасти отвлечь на себя гнев, готовый обрушиться на голову Джонсона. - Его «ложные понятия», как вы их называете, говорят о его благородстве и мужестве. У вас же нет ни морали, ни иллюзий, ни идеалов. Вы нищий!
Он кивнул головой со свирепым удовольствием.
- Совершенно верно, Хэмп, совершенно верно! У меня нет иллюзий, свидетельствующих о благородстве и мужестве. Живая собака лучше мертвого льва, - говорю я вместе с Экклезиастом. Моя единственная доктрина - это целесообразность. Она помогает выжить. Когда эта частица жизненной закваски, которую мы называем «Джонсон», перестанет быть частицей закваски и обратится в прах и тлен, в ней будет не больше благородства, чем во всяком прахе и тлене, а я по-прежнему буду жить и бушевать.