- …И вдруг я услышал звуки,-говорил он,-сначала тихие: чтение Корана, шепот толпы. Я не привык к этому, и мне стало страшно. Я никогда ведь не слышал человеческого голоса. Потом мне захотелось попробовать сказать что-нибудь самому. Я пошевелил языком и услышал собственные свои слова. Я не могу даже объяснить, как это вышло, но вот и сейчас я говорю совершенно спокойно и не знаю, откуда у меня берется это уменье.
Люди, сидевшие у костра, кивали головами и слушали. Поспел плов. Мать сняла котел с огня, и мы стали ужинать. Но отчим даже с пловом во рту продолжал говорить. Я не удивлялся его разговорчивости. «На уроке помолчишь часок, - думал я, - и то на переменке наговориться не можешь, а тут за столько лет не сказать ни одного слова!» Отяжелев от еды, отчим замолчал наконец, и тогда заговорила мать.
- Я все время знала,-сказала она,-что Сулеймана можно вылечить. Доктор мне говорил, что нельзя, а я не верила. Я то ведь помню, когда у него была малярия, он в бреду вдруг заговорил. Мне никто не верил, когда я рассказывала, но ведь я ясно слышала. Я тогда же подумала, что, значит, его можно вылечить.
Странная женщина была моя мать. Вся толпа говорила только о чуде, а ей важно было только то, что муж заговорил. Она относилась к этому так же, как если бы просто хирург сделал Сулейману операцию. А есть бог или нет бога, это ее не интересовало.
- Что же он говорил, твой муж, когда бредил?-раздался вдруг вопрос из темноты. Мы обернулись. В стороне от костра сидел на земле седой и долгобородый старик. Он сидел спокойный, жевал губами и покачивал головой. Так качается голова у совсем одряхлевших стариков.
- Я расслышала только три слова,-сказала мать,- «сил больше нет». Но и этого мне было достаточно. Человек, говорящий во сне, может заговорить и наяву.
Отчим встал.
- Тебе послышалось,-сказал он,-ты просто много об этом думала. Пойдем спать, я очень устал.
Сидевшие у костра встали и начали прощаться. Один за другим они пожимали руки отчиму и матери и уходили в темноту. На прощанье отчим опять разговорился. Тогда пожилой хлопкороб, стоявший за ним, тронул его плечо. Отчим вздрогнул. Хлопкороб смотрел на него с улыбкой.
- Ты хочешь наговориться за всю свою жизнь,- сказал он,-не торопись, успеешь еще. Иди лучше спать, скоро начнется утро.
И отчим ответил:
- Ты прав, я пойду спать.
Хлопкороб пожал ему руку и ушел, а отчим велел мне и матери идти в палатку. Он улегся с матерью на ковер, и я тоже хотел лечь, но мать вспомнила, что котел с пловом остался у костра, и велела мне принести его в палатку. Я вышел. Костер догорел. Старик, который спрашивал у матери о том, что говорил ее муж в бреду, все еще сидел возле палатки и по прежнему покачивал головой. Я забрал котел и пожелал старому человеку спокойной ночи. Старик встал. Он кряхтел, вставая, и долго шарил возле себя рукой - искал палку. Видя, что старику тяжело нагибаться, я подошел к нему и поднял его палку с земли.
И вот, когда я нагнулся за палкой, я услышал над собой осторожный шепот:
- Ты можешь не спать эту ночь?
Я растерялся. Не спать эту ночь? Зачем?
- Следи за отчимом, Гамид, всю ночь следи за отчимом.
Я остолбенел. Старик уходил. В два-три прыжка я нагнал его и схватил за руку. Старик обернулся. Костер уже совсем догорел, но, должно быть, на бегу я разворошил его ногой, и синие огоньки опять взметнулись над головешками. Яркий отсвет упал на лицо старика, и я увидел: из-под седых насупленных бровей на меня смотрели спокойные и внимательные глаза Чернокова.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Луна и развалины. - Встреча в разрушенном доме. - Меняющееся лицо. - Бостан просит чуда.
ebooksa