Морган сам удивился, когда понял, что всё-таки произнёс это вслух. Кэндл хмуро воззрилась на него:
– Бунтуешь?
– Молю о пощаде, – выжал из себя очередную ангельскую улыбку он. – Серьёзно, давай не сегодня. Я немного не в себе.
– До дома хоть доберёшься? – нарочито безразлично поинтересовалась Кэндл.
– Мне двадцать шесть лет, Кэнди-Кэнди, – в тон ей ответил он. – Поздновато носиться со мной, как с младенцем, не находишь?
За “Кэнди-Кэнди” можно было схлопотать подзатыльник, но сегодня Моргану повезло. Кэндл смилостивилась и отпустила его с миром, напоследок хорошенько взъерошив белокурые вихры. На улице по-прежнему стоял адский холод, но небо наконец-то заволокло тучами, и пошёл снег. От этого стало немного уютнее и светлее – как на чёрно-белых рождественских открытках в стиле ретро. Голова до сих пор гудела от спёртого офисного воздуха. Морган не торопился и старался хоть на сотню-другую метров растянуть обычный маршрут – сперва отнёс в химчистку жилет, а затем медленно побрёл домой, сворачивая во все переулки подряд, и сам не заметил, как вышел к парку.
Здесь фонари почти не горели.
По инерции Морган сделал несколько десятков шагов по аллее и только потом сообразил, что бродить в темноте около зарослей – не самое разумное занятие, особенно в дорогом пальто и с рабочим дипломатом под мышкой. Конечно, последнее ограбление в Форесте случилось аж осенью – в отличие от Сейнт-Джеймса, где каждый месяц пропадало по человеку – однако рисковать не стоило. Морган развернулся и направился обратно, к свету и более оживлённым улицам, и не сразу заметил, что навстречу ему идёт человек.
Желудок скрутило, как на аттракционе.
Вновь разворачиваться было глупо, ломиться в парк, под деревья – ещё глупее. На несколько секунд Морган замер на месте, а затем, поборов очередной приступ необъяснимого волнения, медленно пошёл вперёд, сжимая кулаки в карманах. Поравнявшись с незнакомцем, он коротко буркнул в шарф нечто среднее между “добрый вечер” и “здравствуйте”, и только перевёл дыхание, как на затылок ему обрушился мощный удар.
Мир померк.
Тошнотворная жара держится уже неделю.
Мидтайн с конца весны обмелел уже на треть. Обнажилась пологая часть берега, раньше скрытая под волнами. Высохший ил испещрили язвы трещин – глубоких, дышащих затхлыми испарениями. Кое-где торчат пивные бутылки и пластиковые стаканы из-под колы, а у самой кромки воды вздыбил искривлённое колесо ржавый велосипед.
– …чёртовы очистительные службы!
– Годфри, успокойся.
Голос отца – кипящее масло, голос матери – лимонный лёд. Моргана кидает то в жар, то в холод. В машине пахнет бензином, и от этого к горлу подкатывает завтрак.
– Что значит – успокойся?! А они потом скажут, что я не выполняю предвыборных обещаний… Этель, да прекрати так на меня смотреть! Я за рулём!
– Надо было взять водителя.
– И ты всегда знаешь, что лучше делать! Может, на следующих выборах выдвинешь свою кандидатуру в мэры?
Моргану хочется зажать уши руками, но он и двинуться не может. Слишком тесно. Справа – сестрица Гвен. Ей уже двадцать, она совсем взрослая; поездка к дяде Гарри ей даром не сдалась, но с отцом не поспоришь – это он платит за колледж. Гвен хмуро пялится в окно, прикусив прядь красно-рыжих волос. Жёсткий подол белого платья сестры царапает Моргану колени. Слева Дилан шушукается с Самантой; они азартно терзают приставку, и игра явно не относится к тем, что одобрил бы отец – кровь, части тела и визг бензопилы, отчётливо слышный даже через наушники.