Золото

— Сегодня его нет, но можете не беспокоиться. Мне кажется, что через день-два вы будете свободны.

Черт, все начинает усложняться!

* * *

Меня переводят в главную тюрьму. В канцелярии чиновник с воровской рожей переписывает мои личные вещи. Со мной сумка, в которой лежат все мои вещи, если не считать золота, оставленного в банковском сейфе. Я обязан оставить все, в том числе и украшения: в небольшом кисете у меня несколько изумрудов, купленных в подарок моим шестерым любовницам-малышкам. Я вовремя ориентируюсь, что эта чиновничья сволочь с невинной рожей вписывает их в перечень как обычные «камни зеленого цвета», а «желтыми» — самородки, которые ношу на шее и на запястье. Ах ты, говноед! Неужели он принимает меня за идиота? У меня нет ни малейшего желания дать себя ограбить.

Мне удается вырвать разрешение позвонить Джимми, который тут же приезжает и забирает все мои вещи. Мы оба смеемся над моим нынешним видом: мне пришлось снять всю свою одежду и одеть синий комбез, который мне мал. Поскольку опорок на мою ногу у них не оказалось, мне разрешают оставить свои высокие сапоги и кожаную куртку, потому что становится холодновато.

* * *

Когда меня доставляют в тюрьму, было уже поздно, чтобы ставить меня на пайку, потому ночь провожу в помещении без мебели, на бетонном полу: курева нет, еды никакой, спать негде, приходится ложиться на земле. Начало не самое лучшее.

Утром первый скандал. Тюремщик, подающий нам через решетку нечто, под видом кофе, специально выливает свою бурду мне на рукав; я пробую его сцапать, но он быстренько отскакивает, поэтому могу его только лишь обложить матом. Потом приходит очередь всяческих формальностей: меня всего обмеривают, делают фотографии анфас и в профиль; тут же мне присваивают номер. При случае делают фото даже моего предплечья, желая увековечить татуировку made in Нongkong: цветок с двумя листками марихуаны. Впервые я попадаю в картотеку, и мне это совершенно не нравится: да, я живу вне закона — потому что стараюсь соблюдать собственный, который кажется мне более справедливым — но уж наверняка не преступником.

* * *

Когда всех заключенных переводят в общую камеру, я замечаю тюремщика, с которым утром у меня была стычка. Я не выспался, нервничаю, и его исполненная превосходства рожа мне никак не нравится: я начинаю с ним ругаться, он мне отвечает, после чего надвигаюсь на него, угрожая придушить. Тот наложил в штаны и зовет помощи, очень быстро набегает рыл с десяток. Я вовремя прихожу в себя, и с небольшой долей дипломатии мне удается неприятность затушевать, но этот инцидент меня беспокоит: я всегда резко реагирую на неуважение, и в тюрьме имеется риск, что какой-нибудь надзиратель воспользуется этим, чтобы меня спровоцировать, а затем безнаказанно убить.

В конце концов нас заводят в общую камеру коек на шестьдесят, в которой арестованные ожидают суда или же решения следственного судьи.

Тут я знакомлюсь с Карлом, единственным, кроме меня европейцем: его задержали при таможенной проверке, у него был кокаин и фальшивые баксы; и теперь он шесть месяцев ожидает суда.

* * *

На третий день меня приходит проведать Герман. Когда меня заводят в камеру для свиданий, он уже сидит за стеклом и впервые не улыбается. Я тоже нервничаю, разговор не затягивается: обвиняю его в небрежности и требую, чтобы он как можно скорее вытащил меня отсюда:

— Ведь все это по твоей вине, я с этим не имел ничего общего. Это ты поступил неосторожно, покупая травку в Лимон и передоверяя ее Джимми, когда тот проживал в гостинице. Сам я здесь только лишь потому, что хотел спасти Джимми, потому что у него условный приговор; но ведь травка-то твоя. Я взял все на себя, так что давай, вытаскивай меня. Ты же говорил про защиту, о гарантиях моей безопасности. А я, понимаешь, торчу здесь из-за какой-то дурацкой травки, и что это все должно значить? Почему ты не привлекаешь своих дружков; чего ждешь?

— Это не так-то просто. Тино родом из пуританской ветви семейства Каракас, и он абсолютный противник всяческих наркотиков; с ним я буду говорить лишь в самом крайнем случае. Тут все дело в том, что фискал отказал в твоем освобождении, считая, будто дело связано с торговлей.

— Погоди, но ведь это никак не вяжется! Ты говорил, будто располагаешь самыми лучшими адвокатами страны, так пусть они занимаются всем этим дерьмом! Ведь нет ни единого доказательства в поддержку обвинения о торговле, так что никаких помех в моем освобождении быть не должно.

— Хуан Карлос, я сделаю все, что только в моих силах.

— Это было бы неплохо, потому что все это дело кажется мне подозрительным. А теперь послушай меня внимательно: из-за тебя я здесь гнить не намерен; так что гляди, если я проторчу тут до конца недели, обещаю, что твои неприятности будут почище моих. То, что я здесь торчу, еще не означает, что у меня нет никакой связи с окружающим миром, ты меня знаешь — я свое слово держу всегда!

— Клянусь тебе, это всего лишь дурацкое стечение обстоятельств…

— Дело не в этом! За все случившееся отвечаешь только ты: все началось с твоей травки и твоей тупости; так что давай, действуй!

Лично я считаю наш разговор законченным, поднимаюсь и перехожу в камеру «временных». Все мои угрозы не лишены оснований, я очень легко могу связаться с Уэйном или с Рене, которые с огромным удовольствием окажут мне услугу; и если меня не выпустят до конца недели, я так и собираюсь поступить. С этого момента я предпринимаю особые средства осторожности: мне же неизвестно, с какой стороны можно ожидать удара, поэтому предпочитаю держать ушки на макушке, в тюрьме за пару баксов легко пришить кого угодно. Благодаря помощи влюбившейся в меня сотрудницы департамента социальной опеки Марии Урлате я достал снотворное и большую часть дня дремлю. Ночью же не смыкаю глаз, потому что это самое времечко для разборок; я повсюду таскаю с собой небольшие ножнички, которые стащил из врачебного кабинета. Мне удалось убедить Марию, что тюремное питание для меня нездорово, и она обещала устроить мне врачебную справку, благодаря которой мне можно будет покупать еду отдельно.

Функции кроватей здесь исполняют вмурованные в стену бетонные нары, но мне удалось достать себе матрас и одеяло. Со временем в камере меня полюбили: через надзирателя я купил мячики и ракетки для пинг-понга в тюремной клубной комнате, мыло и зубную пасту для всех, а еще порошок для чистки умывалок и сортиров, где до того царил неописуемый срач. Надзиратели меня уже знают и разрешают мне, в сопровождении Карло или кого-нибудь другого, переходить из общей камеры в клуб, обычно открытый всего два часа в сутки: там мы режемся в пинг-понг или смотрим телевизор.

Здесь сидят люди, задержанные за самые разные преступления. Например, сидел тут один золотоискатель с Оса, которого заперли в кутузку за идиотский долг в сто пятьдесят колонов (три доллара!). Я дал парню эти деньги, и его тут же выпустили. Многие просят поработать у меня, предполагая, что меня обязательно освободят. Частенько я хожу и ору: «Свободу Французу!», через какое-то время это становится всеобщим лозунгом; бывает, что кто-нибудь из арестантов сам это выкрикивает, после чего начинается хоровой скандеж.