— Слушай. Мы, белые, к такой тюрьме не привыкли.
Подходят и другие. Теперь вокруг меня их все пятеро. Продолжаю объяснять моему, который внимательно меня слушает.
— Вот такая тюрьма, это нехорошо. Понимаешь? Слишком тяжелая для нас, для белых. Мы там умереть.
Тот кивает головой. Ага, уже какое-то начало. Но другой, низкорослый и какой-то высохший урод, начинает кричать:
— Как это нехорошо? Для других хорошо, значит и для тебя хорошо.
Отъебись. Поворачиваюсь к своему.
— Мы не такие сильные. Много меньше сильные. Понял? Не такие мы сильные, знаешь?
— Да, менее сильные.
Ага, у нас прогресс. Но второй продолжает саботировать мои усилия.
— Тюрьма хороша для всех. Все одинаково, у нас равенство.
Не обращаю на него внимания и не спускаю глаз со своего полицейского.
— Я чувствовать себя не хорошо. Он потерял сознание. Понимаешь? Больной.
— Так, больной.
— Если мы туда вернемся, он умрет. И ты будешь отвечать.
По лицу мусора пробегает гримаса паники. Крикливый что-то вопит ему на местном диалекте. Я продолжаю настаивать.
— Ты ответственный. Ответственный, это есть нехорошо. Ответственный!
Тот дает знак крикливому замолчать, потом чешет голову, пузо, яйца и решает:
— Вот этого нужно занести туда. Он больной.
Двое полицейских поднимает Джеки, и нас ведут в направлении небольшого домика, отделенного от всего комиссариата. Там мы входим в помещение, нечто вроде рекреационного помещения, объединенного с рабочими кабинетами, и оставляют на месте.
— Джеки.