— Намерен ли ты посвятить себя изучению мудрости или же хочешь истратить себя в пустоте земного существования? Что для тебя слаще: лицезрение сути божества или временные наслаждения телесного прозябания, что равны быстротечному мигу средь безграничной вечности? Обращая взор на малое, никогда не увидишь великое. И если увлекут тебя преходящие формы жизни, ты никогда не сможешь постичь смысл бытия.
Инени приблизил лицо к Сатми, и ученик почувствовал дыхание своего учителя. Он продолжал:
— Я видел, как сестра царицы глядела на тебя, а ты на нее. Я знаю, что в сокровищницу твоего сердца прокрался вор, чтобы похитить и растратить все собранное тобою. Он растопит золото сердца твоего и станет шутить и насмехаться над твоей мудростью. Остерегайся грабителя, Сатми! В сад, где ты взрастил цветы, что пьянят своим запахом и радуют своими красками, ворвался безумец. Он срывает лепестки цветов, которые ты так усердно взращивал… Он топчет их, пока они не рассыпаются в прах. Бойся грабителя, Сатми! Ты осквернишь свои белые одежды, чья чистота так приятна божеству, если пойдешь за тем, что зовет тебя в ночной час. На одежды твои падет роса и пыль! Не иди за голосом тьмы, Сатми!
Сатми слышался не хриплый старческий голос, а молодой, звонкий смех Нефрет. Он взглянул на Инени, но не увидел ни морщинистого лица, ни лысой головы, более не нуждавшейся в бритве. Но все-таки чужой образ мешал ему, скрывая ловко спрятавшееся, улыбающееся юное личико Нефрет.
«Грешен тот, кто пренебрегает временем…»
Вся прежняя жизнь показалась вдруг Сатми бесконечно длинной цепью даром потраченных часов, что теперь укоряли его. Нет, нет. Он правильно сделал, дождавшись своего часа. И вот его час настал. Этот час не должен пропасть зря.
Вошел храмовый прислужник. Пора было идти в святилище. Сатми вышел вместе с учителем.
Сегодня Сатми по-новому глядел на других жрецов, думая об их существовании вне храма. Он заметил, что для некоторых их обязанности были обузой, лица других выражали неприкрытую скуку. Налитые тела многих жрецов говорили о сильной привязанности к житейским радостям. Только Инени, казалось, не имел ничего общего с жизнью, бурлившей за храмовыми стенами. Все прочие были близки к миру, хоть ненадолго проникавшему в храм; но Инени напоминал камень, из которого были вытесаны колонны: он и храм составляли единое целое.
Сатми впервые ощутил какое-то родство с людьми, не принадлежавшими к храму, готовность разделить радости и горести мирян. Он внимательно приглядывался к их лицам: на этих лицах вырисовывались черты жизни, которой жили они. Просторное святилище стало тесным, с мудростью его связывали лишь заученные звуки гимна, что бездумно пели жрецы.
Сатми начал часто пропускать церемонии в святилище. Инени был бессилен что-либо сделать, но всякий раз, когда ученик возвращался, он смотрел в глаза Сатми проницательным взглядом.
Сатми и его учитель были единственными жрецами, не знавшими семейной жизни; одно это ставило их в исключительное положение. Все прочие или по крайней мере многие жрецы признавали их превосходство в области знаний, но в отчужденности от мира не видели никакой заслуги.
Рассказывали, правда, что у старика Инени была когда-то жена, но суровый нрав жреца рано свел ее в могилу. Некоторые без обиняков утверждали, что жену Инени похитил какой-то дворцовый стражник и что она сама предпочла красивого, рослого, хотя и глуповатого чужака, любителя выпить, своему молчаливому мужу, вечно погруженному в раздумья. Рассказывали также, что она вернулась к мужу и родила сына. Затем этот сын бесследно исчез. Одни уверяли, отцом ребенка был стражник и что Инени пытался скрыть все следы неверности жены. Ребенка отдали какому-то пастуху. Другие, напротив, клялись, что ребенок был сыном Инени и не кем иным, как Сатми, послушным, робким мальчиком, появившимся в храме вскоре после смерти жены Инени.
Непонятную привязанность к нему старца, который никого не удостаивал своим вниманием, можно было объяснить только подобными родственными чувствами.
Громадные познания Инени ни у кого не вызывали сомнений. И даже многочисленные завистники Сатми нехотя признавали, что он был единственным, кто мог сравниться с верховным жрецом. Причиной недовольства была его молодость: старики, годами обсуждавшие тонкости священных книг, косо смотрели на юношу, который с легкостью усваивал самые непонятные тексты и толковал затруднительные места. Инени не скрывал, что избрал Сатми своим преемником. Его тирания подавляла в зародыше всякое недовольство. Бритые губы жрецов смущенно улыбались, когда во время диспутов рядом с Сатми появлялся Инени. Постепенно они начали оказывать наследнику такие же знаки льстивого уважения, с каким относились к нынешнему верховному жрецу.
Сатми без цели бродил по улицам и прислушивался к разговорам. Его появление часто смущало горожан. Высокое положение Сатми сразу бросалось в глаза и не располагало к откровенности. Женщины были смелее и нередко громко восхваляли красоту прорицателя. Легконогие танцовщицы даже не пытались завести с ним беседу — бесполезно. Сатми глазел на чужестранцев, особенно мужчин с белокурыми бородами, привозивших янтарь — странный камень, плотный, теплый и напоминавший на ощупь живое существо. Эти теплые камни почему-то нравились Сатми больше любых других — вавилонской ляпис-лазури, египетских изумрудов, ясписа, гранатов, рубинов и сердоликов — ничем не отличавшихся для него от дешевых стекляшек.
Однако Сатми с удовольствием наблюдал за работой ювелиров. Из золотой проволоки или чеканной меди они изготавливали ожерелья, серьги и диадемы, служившие для украшения не только живых, но и усопших. Благочестивые миряне приносили в храм дары, поражавшие богатством материала. Жрецы говорили, что такие пожертвования были угодны богам. Но и изящные, хотя и менее пышные изделия, остававшиеся за стенами храма, тоже были данью Творцу, который наделил умением и мастерством прославлявшие Его руки. Так думал Сатми.
Много дней прошло со времени встречи с Нефрет в святилище. Сатми снова увидел царевну — и снова в святилище. Она заметила молодого жреца и заулыбалась, мешая ему исполнять свои обязанности. Он опять смутился и чуть не нарушил предписанный ход ритуала.
Он не заметил или не захотел заметить настороженного взгляда Инени. Нефрет встретила его улыбкой. Это был счастливый знак.
Тутмоса, храмового писаря, носившего титул младшего жреца, высоко ценили за поэтический талант. Переписывая священные тексты, Тутмос украшал их цветами своего красноречия. Однажды писарь сообщил Сатми, что царская дочь Нефрет, та самая Нефрет, которую он знал с детства и развлекал когда-то веселыми сказками, превосходит поэтическим дарованием его — Тутмоса.
Тутмос высказал эту оценку без всякой задней мысли. Просто заметил, когда Сатми похвалил его за красиво составленные тексты. Тутмос — человек почтенного возраста, однако весьма гордившийся своим талантом — прочитал вчера стихи, записанные его товарищем, придворным писарем, под диктовку царевны. Стихи Нефрет, правда, были не очень патетическими, но напомнили писцу юношеские любовные похождения — даже слезы навернулись на глаза.
ebooksa