Морозов вычеркнул слова «доктор наук» и продолжал старательно выводить буквы.
«Дорогая мама, ты только, пожалуйста, не откладывай те деньги, которые я тебе посылаю, на сберкнижку. Я зарабатываю много, а тратить мне некуда, так что живи в свое удовольствие и не беспокойся обо мне…»
К Морозову подошел Пьянков и спросил зевая:
— Что делаешь, Володя?
— Действительность лакирую, — ответил Морозов, усмехнувшись, — письмо пишу маме.
— Очковтирательство и приписка? Теплая погода, полное отсутствие льда и хорошие пляжи на берегу океана?
— Ого! Прямо в точку!
— Мы тут все очковтиратели. Посмотрел бы, какие романы Брок своей жене пишет. Она его ревновать начинает даже, думает, у него здесь бабенка, если он ее с детьми на наш курорт не берет. Нёма ей про курочек, про лужайки шпарит, про розовое все. А между прочим, трудно быть лакировщиком. Я папаше и тете письмо по месяцу пишу, никак подходящего сочинить не могу, все на пургу меня заносит, а ведь нельзя про пургу. Пурга у нас — вроде как у лакировщика сукин сын в персональной машине, — такого не бывает и быть не может.
— Что ты так нападаешь на писателей, Вова?
— А я писателей и журналистов терпеть не могу. Из пальца навысасывают, а мне потом читай!
— Сердитый ты.
— Точно. Тоска у меня сегодня. У меня всегда тоска, если пурга крутит, а здесь третий день темень.
— Синоптики обещают завтра погоду.
— Тоже не лучше.
— Это почему? — удивился Морозов.
Пьянков смешался и сказал:
— Я не о том. Пока. Пойду тосковать.
Поздно вечером к Струмилину зашел заместитель Годенко и сказал:
— Радуйтесь, Павел Иванович…
Струмилин отложил книжку — он перечитывал переводы Маршака — и спросил:
ebooksa