Ночные окна

– Они тянутся на десятки километров, – задумчиво произнес Левонидзе. – Теперь с собаками не сыщешь. Может и сам там заблудиться и больше не найти выход. Никогда.

– Ну и черт с ним! – жестко сказал Харимади. Политики всегда умеют находить самое удобное и правильное для себя решение.

– Так вот, насчет Бафомета, – повторил Волков-Сухоруков, выбивая о подоконник трубку.

– Да погоди ты! – остановил его Левонидзе. – Давайте с Гамаюновым решать. Что если спустить по его следу собак, в самом деле? У нас же есть парочка отличных доберманов?

– Георгий, ты уже отличился на этом поприще, – холодно произнес я. – Вспомни прошлую осень. Галерею, в которой должна была открыться выставка. И голову пса, которую ты принес в комнату отдыха. Скажи мне только одно: зачем ты это сделал?

Левонидзе после моих слов как-то сразу сник, стал вроде бы даже меньше ростом, глаза потускнели.

– Это все он! – Мой «верный» помощник указал в сторону Шиманского. – Он приказал. Заплатил. А зачем – сам, наверное, догадываешься.

Никто из присутствующих, кроме Анастасии, Левонидзе и Шиманского, не понимал нашего разговора. Но так оно и лучше. Мне не хотелось, чтобы об этом знал весь свет. Я подумал о том, что Георгий давно работает на Владислава Игоревича; но в происшествии на выставке было несколько побудительных причин. Одна из них – патологическая ненависть Шиманского к Анастасии; другая – желание Левонидзе ввести мою супругу в декомпенсационное психическое состояние, упрятать в больницу, а после попытаться прибрать клинику к своим рукам. Так оно и могло произойти в самое ближайшее время. Если бы Анастасия не «вспомнила», не выздоровела бы.

Левонидзе стал торопливо пробираться к выходу, не решаясь встретиться со мной взглядом.

– Подожди, – сказал я. – Еще не конец. Ты, кажется, искал некие кассеты и дневник, чтобы передать их своему хозяину?

– У меня мало времени, – ответил Георгий, взглянув на часы. – Я должен… уехать. Самолет ждет.

– Никакой самолет тебя не ждет, – усмехнулся я. – Ты больше не нужен господину Шиманскому, разве не понятно? Да и мне тоже. Такие люди выбрасываются без сожаления, как отработанный материал. Как кусок дерьма. В этом я, пожалуй, с Владиславом Игоревичем солидарен. Но и ему не видать этого дневника и кассет. Они отправятся в соответствующие компетентные органы.

– Вот это мы еще поглядим! – буркнул Шиманский.

– О чем вы тут все время толкуете? – подала голос Ахмеджакова. – Снова какая-то непонятная игра?

– Нет, просто перебрасываются бомбами с часовым механизмом, – ответила ей Стахова.

Левонидзе, постояв некоторое время в нерешительности, все же возвратился на прежнее место.

– Продолжайте! – кивнул я Волкову-Сухорукову. Я предполагал, что он должен сейчас сказать, куда повести речь. И не ошибся.

– Возвращаюсь к Бафомету, – в третий раз повторил он. – К этому ужасному и дьявольски изворотливому существу, именем которого… мне пришлось воспользоваться, чтобы проникнуть в вашу клинику.

– Во как! – выдохнул из себя с непонятным восторгом Каллистрат.

– Что же ты, Вася? – с укором спросил Левонидзе, но потом просто махнул рукой, словно все это больше его никак не касалось.