Я взял ложечку и помешал в чашке со сметаной. Может быть, она бросила часы не на столик, а сюда?
– Неужели вы думаете, что их проглотила Принцесса? – в ужасе прошептала вдова, глядя на свою кошечку.
В сметане часов не оказалось. В твороге тоже. Не было их и в козьем молоке. Я заглянул под стол – безрезультатно. Увидел лишь коровьи ноги вдовы, обтянутые красными шелковыми чулками.
– Мы разберемся, – произнес я с долей досады. Это было неприятным фактом, пятном. – Пропасть в клинике ничего не может. Не волнуйтесь.
Я знал, что Ползункова не лжет – зачем? Следовательно, часы действительно кто-то украл. Они стоили не меньше десяти тысяч долларов. Неплохой приварок. Или… кто-то страдает клептоманией. Официантку я исключил сразу, поскольку еще при приеме на работу наводил справки об этой скромной и честнейшей деревенской женщине, да она бы никогда и не решилась потерять столь выгодное место, а в часах уж точно не разбиралась. Повар в столовую не выходил, лишь мелькал в кухне. Значит, это совершил кто-то из моих «двенадцати апостолов». Включая и саму Ползункову.
Думая об этом, я подошел и подсел за последний столик к религиозному сектанту и двум похожим друг на друга мужчинам средних лет, словно они были по меньшей мере двоюродными братьями: один – казахом, другой – японцем-русистом. Признаться, меня радовало то обстоятельство, что клиника в своей клиентуре вышла за пределы Российской Федерации. А между тем казах и японец были давно знакомы друг с другом, учились когда-то в МГИМО, а теперь встретились в Загородном Доме впервые после долгой разлуки. С японцем Сатоси (чье имя даже в переводе означает «умный») мне приходилось труднее, но и интереснее всего. Дело в том, что японцы, как правило, никогда не лгут, но им никогда не приходит в голову говорить правду. Чаще всего они просто делают вид, что не понимают вас, хотя Сатоси великолепно знает русский язык.
За этом столом царило унылое молчание. Сектант вообще был всегда сдержан в речах, следуя заветам Амвросия Медиоланского, который изрек, что в многословии человек гибнет, а в безмолвии обретает истину. Сатоси молчал из деликатности. А казах Олжас не раскрывал рта потому, что от него нещадно разило рисовой водкой, которую он употребил в количестве трех бутылок вчера вечером, насколько я знал, в полном одиночестве. Теперь он, часто отдуваясь, поглощал холодный освежающий тан. Японец ел палочками отварной рис с трепангами. Представитель секты истинных грибоедов, Антон Андронович Стоячий, как и положено, вкушал маленькими порциями нечто похожее на жареные мухоморы.
– Ихгм-м! – издал, наконец, некий непонятный звук Олжас, который мог означать что угодно: и хорошее, и плохое.
– Очень точно подмечено, – с улыбкой отозвался Сатоси.
– Как сказать, – загадочно промолвил Стоячий.
– Пожалуй, я пойду, – произнес я и, замыкая круг, вернулся к столику Бижуцкого.
Мне показалось, что он так и застыл, все с той же ложкой каши в руке. Но перед ним стояла уже вторая порция манки. Заметив меня, он быстро, в один дух ее прикончил, словно опасаясь, что я могу выхватить его тарелку и съесть.
– Так вот, – продолжил он свою мысль, будто я и не уходил, – тот, кто хотел проникнуть ночью в клинику, – оборотень. Я имею в виду не только его внутреннюю сущность, но и то, что мне удалось увидеть. Его глаза горели красно-желтым светом. Потому и доберманы лаяли столь яростно.
Слушая Бижуцкого, я думал: «Кто же мог стащить часы у госпожи Ползунковой?» – впрочем, я уже почти догадывался, кто.
Полковник Алексей Топорков приехал с офицерской точностью – ровно в десять, как и было условлено, и не один, а с братом (по моей же просьбе), также бывшим военным. Они были весьма похожи: обоим за пятьдесят, подтянутые фигуры, моложавые лица, темные от загара, но со светло-васильковыми глазами. Служили у них в семье все: сейчас – дети, а прежде – отец, дед, прадед. Офицерская косточка. Был еще и самый старший брат, генерал, но он уже умер. Перед встречей я очень тщательно изучил историю их семьи. Определенную работу проделал и Левонидзе. Почему я пригласил Алексея Топоркова приехать вместе с Владимиром? На то были особые причины.
Пока основные «гости» отдыхали и были предоставлены своим любимым занятиям (правда, под ненавязчивым контролем Жанны, Жана и видеокамер), я переключил свое внимание на Топорковых. Принимал я их в правом кабинете, угощая крепким кофе. Левонидзе тоже находился здесь, но почти не принимал участия в разговоре. Он равнодушно смотрел в окно, за которым физик и актриса в спортивных костюмах играли в бадминтон. Вернее, пытались играть, махая невпопад ракетками, поскольку физик был хром, а актриса подслеповата.
– Не понимаю, зачем я-то вам понадобился? – несколько сконфуженно спросил Владимир Топорков. – Ну, Леша, ясно, он сам говорит, что все последние полгода на нервах, того и гляди «чайник» закипит, а я еще поборюсь, подергаюсь в этой Чертовой, безумной жизни, я не сдамся. И ему не дам! – Он кивнул в сторону брата, который сидел так, будто проглотил кочергу, сцепив на коленях пальцы. – После того как нас полностью обчистили и почти пустили по миру кредиторы, я стал еще злее, еще сильнее, – добавил Владимир и в порыве налетевшего возбуждения приложил столик кулаком. Чашечка с кофе подпрыгнула и расплескалась. Сейчас он выглядел очень воинственно: васильковые глаза горели, лицо разрумянилось. В нем действительно чувствовались недюжинная сила, воля и ум. Впрочем, Алексей тоже не производил впечатления опустившегося или упавшего духом человека. Старенькая рубашка и брюки хорошо выглажены, башмаки сияют, в глазах – почти та же сталь, что и у брата. Но порой в них мелькала глубокая растерянность, граничащая с непроходимым отчаянием. В моей работе необходимо прежде всего изучать глаза клиента, его взгляды, жесты, положение рук и ног. Это целая наука, которая, собственно, предшествует самому психоанализу.
– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие, – начал я отвечать на вопрос Владимира. – Мир, в котором мы живем, рухнул.
Моя фраза, как я и предполагал, вызвала недоумение и даже некоторый столбняк у обоих братьев. Повернулся в нашу сторону даже Левонидзе, хотя уж кто-кто, а он-то давно привык к моим психологическим «штучкам».
– Не понял, – произнес Алексей.