Ночные окна

– А в чем я, по-вашему, должен ходить? – возмущенно отреагировал Бижуцкий. – Это мой рабочий костюм, если хотите. Пижама, знаете ли, спасла мне жизнь, когда я перелез через подоконник и очутился в доме моего соседа Гуревича. Поэтому-то на меня и не обратили никакого внимания, приняли за своего. Там каждый был кто в чем, даже абсолютно голые, но только не в цивильном платье! А когда я скромно встал в уголке, то…

– Потом, потом! – перебил его Левонидзе. – Не видите разве, что мы заняты?

Я торопливо шел впереди, а остановился лишь перед номером Ларисы Сергеевны Харченко. Постучал, потом толкнул дверь. В комнате горел верхний свет. Мы всей гурьбой вошли в помещение. И замерли.

Актриса сидела в кресле, словно отдыхала. Губы ее были строго поджаты, а недовольный немигающий взгляд устремлен на нас. Она будто бы желала потребовать немедленного ответа за столь позднее вторжение в ее апартаменты. Но ничего не спрашивала. Двух мнений по поводу ее теперешнего состояния возникнуть не могло: она была явно мертва.

– Врата ада снова отворены!.. – глухо проговорил за нашими спинами Бижуцкий.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, ведущая к выздоровлению

Я хоть и не судмедэксперт, но сделал предположение, что смерть актрисы наступила около часа назад: температура тела еще не успела упасть. Тем временем Левонидзе и Волков-Сухоруков начали осмотр комнаты. Бижуцкий стоял возле двери в позе Бонапарта, сложив на груди руки. Лариса Сергеевна была облачена в нарядное платье, аккуратно причесана. На коленях у нее лежала открытая книга. Я взглянул на обложку. «Анна Каренина» Льва Николаевича. Она словно бы читала на ночь этот роман и… зачиталась. Так и осталась сидеть с широко раскрытыми удивленными глазами. Возможно, остановилось сердце. Возраст все-таки. С любовными играми нужно бы поаккуратнее… По крайней мере, никаких следов насильственной смерти я не обнаружил.

Зато Левонидзе нашел в ванной два бокала и полупустую бутылку шампанского. А Волков-Сухоруков – курительную трубку под креслом. Чему оба очень обрадовались. И сделали соответствующие выводы.

– Она кого-то ждала, дождалась, пила с ним шампань, читала вслух любимый роман, а потом… потом он ее убил, – сказал Волков-Сухоруков. И добавил: – А трубку забыл, она закатилась под кресло.

– Трубка принадлежит Тарасевичу, – заметил Георгий. – Это факт.

– А не кажется ли вам, господа, что преступник нарочно подбрасывает нам всякие явные улики? – задал вопрос я. – То нож с инкрустированной ручкой в бельевом шкафу Олжаса, то трубка? Слишком уж все просто. Даже смехотворно как-то. И каким образом он мог убить Ларису Сергеевну? Следов удушения и ножевых ранений нет. И почему она читала именно этот роман? Вот в чем вопрос.

– Он отравил ее, – высказал предположение Георгий. – Как Анну Каренину.

– Анна Каренина бросилась под поезд, – напомнил я. – Катерина Островского – с обрыва, а Муму утопили. Но это детали. Хотя насчет яда ты, возможно, прав. Нужна экспертиза. Вскрытие покажет. Но вероятно, что Лариса Сергеевна отравилась сама.

– Чем? – спросил Георгий. – Должен остаться пузырек или упаковка.

– Она могла принять, допустим, нечто, действующее не сразу. А упаковку из-под таблеток выбросить, спустить в унитаз, – ответил я.

Волков-Сухоруков с раздражением посмотрел на молчаливо застывшего Бижуцкого и сунул себе по ошибке в рот трубку Тарасевича.

– Ну а вы-то, вы, заходили в эту комнату? – рявкнул он, обращаясь к Б.Б.Б.

– Ежели бы заходил, то непременно бы оставил где-нибудь на стене надпись: «Врата ада», – невозмутимо отозвался Борис Брунович. – Я теперь всегда так делаю, когда натыкаюсь на чей-то труп. После моего пребывания в доме Гуревича…

– Заткнитесь! – вновь рявкнул сыщик, обрывая его. – Не мешайте мне думать!

– Было бы чем… – тихо проговорил Бижуцкий.