– Да и вчера никого не было, – ответил я.
– Ну-ну, – пробормотал он, опасливо покосился на открытую стеклянную дверь и ушел.
На всякий случай я позвонил по сотовому телефону охраннику. Дежурил по-прежнему Сергей, смениться он должен был только утром.
– Будьте сегодня ночью особенно бдительны, – сказал я. – Доберманов с цепи не спускайте, гости еще не спят.
Собаки были хорошо дрессированы, на посетителей клиники никогда не бросались – я специально «знакомил» их с моими пациентами. Но мало ли что. По крайней мере, старался держать собак от них подальше, давая вволю побегать лишь ночью.
Вскоре ко мне пришли Олжас и Сатоси, вернее, завалились, поскольку маленький японец подпирал толстого казаха. Настроение у них, судя по всему, было веселое.
– Я спросил сегодня таксу, у такси какая такса? – проговорил Олжас, плюхнувшись в кресло. Сатоси примостился рядышком на стуле, сложив на коленях ладошки.
– Европейцы слишком много внимания уделяют вопросам смерти, – произнес он многозначительно. – А это, неверно, путь заблуждений, тупик. Да и другие излюбленные вами «ценности» ложны.
– Угу, – кивнул Олжас. И икнул.
– Что более всего трогает человеческую душу? – продолжал японец. Я пожал плечами, давая ему высказаться. – Мы только что спорили на эту тему с Олжасом. Ваш великий поэт Пушкин утверждал, что есть три струны, на которых можно играть. Это – ужас, сострадание и смех. А вот Хемингуэй называл другие три громких аккорда – смерть, любовь и деньги. Вся западная цивилизация замешана на этом. Литература, искусство… Нет только созерцательности и отрешенности.
– Ага, – подтвердил Олжас. – Я хочу вам по этому поводу рассказать одну скверную историю. Потому что она случилась в сквере.
Сегодня его что-то тянуло на каламбуры. На своей родине, в Астане, он занимал какой-то высокий пост, а здесь пребывал инкогнито.
– Мы вспомнили времена нашей молодости, – добавил Сатоси. – Мы ведь вместе учились, мама у меня русская, я долгое время жил в Москве. А история действительно произошла, в сквере возле «Бауманской». Олжас вынудил меня… похоронить его заживо.
– Да, – подтвердил казах. – Вот вам, пожалуйста, и смерть, и ужас, и любовь, и деньги, и смех.
– Пока что один туман, – сказал я. – Поподробнее, если можно.
– Конечно, – кивнул японец. – Слушайте. Олжаса настойчиво преследовала одна девица, вольных, так сказать, нравов.
– Была влюблена в меня как кошка, – самодовольно добавил казах, глотнув из заветной фляжки.
– Он подцепил ее на какой-то вечеринке в общежитии. Девица, если не ошибаюсь, была студенткой пединститута.
– Физкульттехникума, – поправил Олжас. – Рапиристка. Льняные волосы, голубые глаза… А фигурка!
– Эта фехтовальщица быстро смекнула, что Олжас, принадлежавший к старшему, правящему в Казахстане жузу, весьма состоятельный и перспективный молодой человек. И задалась целью женить его на себе. Забеременела. Дело дошло до прямого шантажа и угроз. Она обещала покончить с собой, если Олжас не выполнит данное ей слово.