— А за что вы сидели, Марфа Андреевна?
— Кто не сидел, — так же спокойно ответила Мезенцева. — От сумы да от тюрьмы не отказывайся. А за что, вам лучше знать.
— Ну, все же. Чтоб старые бумаги не ворошить, — потянулся опять Михеев к папкам.
— За имущество… обители, — с вызовом глядя на Михеева, ответила Мезенцева.
— Как это за имущество? Растратили, что ли, на своем подворье?
Мезенцева не приняла иронии.
— Прочитали в бумаге, что, значит, за сокрытие монастырского имущества и за сопротивление при его изъятии.
— Вот это понятнее, — захлопнул папку Михеев.
— Что ж тут понятного? — зло переспросила Мезенцева. — Свое прятали, не чужое.
— Свое? — не удержался Саидов. — Да была ли там вашего-то хоть кроха? Народное все… Народ нес, а вы у него последнюю медную копейку…
Мезенцева не удостоила его взглядом.
— Так за что все-таки посадили вас тогда? — повторил вопрос Михеев.
— Укрыли добро свое — утварь церковную, иконы, евангелия не сдали, как приказано было.
— А может, не только иконы и евангелия?
Мезенцева молчала — дескать, я все сказала.
— А серебро, ранее описанное, не прятали? — чувствуя, как в нем накипает злость, но сдерживая себя, откинулся на стуле Михеев. — А муку и сахар, что с подворья были привезены? В землю зарывали — пусть сгниет, да ребятишкам Поволжья не достанется, пусть пухнут с голоду — так? Что ж молчите, Марфа Андреевна?
— Как все, так и я, — угрюмо выдавила Мезенцева. — Отсидела сколько положили, две недели, и ладно. Что, снова сажать будешь? За старое…
— Царскую шкатулку вы прятали?
— Нет, не я, — быстро, без раздумья ответила Мезенцева. — Я за муку да за сахар сидела.
Михеев удовлетворенно отметил: значит, шкатулка с ожерельем все же не миф. Была. А может, и есть еще… Мезенцева, однако, сидела спокойно, с непроницаемым лицом.