— А я видел живую и, повторяю, посейчас не могу забыть ее.
— Где же вы ее нашли? На каком-нибудь пляже во время купанья?
— Ах! Это верно, была ваша «сопляжница» в Крыму, — и вся молодая компания расхохоталась.
— Да, я видел ее на пляже, но не в Крыму, а поюжнее, за Баб-эль Мандебским проливом, невдалеке от Красного или Чермного коря.
— Негритянка?
— Ни к какой человеческой расе она не принадлежала. Она была именно сиреной, морской девой; если хотите — русалкой, — по пояс женщина, а дальше рыба.
— Не сердитесь, но это басни! Или вы смеетесь над нами!
Рассказчик пристально поглядел на говорившего и сказал твердо и раздельно:
— Басен я сам не люблю, а чудо это видел своими глазами и, даю вам слово, если бы не несчастный случай, то и всякий из вас мог бы при желании увидеть и осязать его. Вы, может быть, слышали, что я как-то участвовал в экспедиции в Абиссинию и Эритрею на берегу Чермного моря. Экспедиция уехала домой, а я, заболев желтой лихорадкой, застрял с татарином Абдулой в Самодийской деревушке, откуда на рыбачьей лодке должен был добраться до принадлежащего французам Обока, так как на свой риск и страх забрался мною южнее. Лихорадка моя, благодаря преданному уходу Абдулы, пришла, но слабость была еще ужасная. Иногда я целыми днями дремал в нашей хижине — плетушке из камыша и ветвей.
И вот как-то утром вбегает Абдула и говорит:
— Иди! иди! Там рыбаки морского барышня поймали!
— Какую барышню?
— Да водянику дочка! Полженщина — полосетра… — Абдула был с Волги, симбирский татарин.
— Ни пойду! — враки, и жара адова! Иди сам, коль в басни веришь.
Но Абдула не отстал, а упрашивал меня дойти до моря. Там в стороне, на самом краю берега, у одиноко стоявшей хижины толпилась кучка людей. Надев шлем из люфы, я поплелся, а мой татарин уже расталкивал толпу, чтобы очистить мне дорогу. У входа поджидал высокий самолиец с седою бородою, странной на темнокожем лице и. кланяясь чуть не до земли, знаками объяснил, что они с сыном выловили большую рыбу с человечьим лицом и руками. Я согнулся и вполз в хижину. В полумраке я увидел действительно нечто сказочное. Это была именно сирена, как ее описывали древние, женщина с рыбьим хвостом.
— Красивая?
— По-моему, прекрасная, потому что была трогательна. Круглое, смугловатое молодое лицо было обращено кверху. Нос был несколько широк, но с горбинкой, а закрытые глаза с длинными ресницами и полуоткрытый рот с большими между губ зубами, выражали столько муки, что меня ущемило за душу. Руки тонкие и тоже смуглые упирались напряженными пальцами в пол, точно она силилась встать. Волосы темные и негустые были длинны. Грудь — как у только еще начинающей развиваться девушки, а от талии шел рыбий хвост, голубее и серебристее остальной кожи.
— Жива она? — спросил я Абдулу.
Тот сунулся, было, к ней, но я опередил его, подошел сам, нагнулся к ее маленькому и круглому уху и повторил по-арабски:
— Ты жива?